Врачи подали мало надежды, тщательный уход мог продлить ее жизнь, но не искоренить болезнь, подточившую организм. Недели через три после описанных нами событий Руфь снова вступила в дом, откуда в ужасе бежала, прикрывая свой след грабежом и пожаром. Человек, осудивший ее тогда на смерть, теперь исполненный снисхождения, поддерживал ее и оказывал ей добрую братскую заботливость. Тем не менее, волнение ее при виде Эгона было так велико, что с ней сделался обморок.

Неожиданное возвращение баронессы, так таинственно исчезнувшей, возбудило в Пеште сильное удивление. Об этом заговорили и терялись в догадках, но так как молодая женщина нигде не показывалась, а ледяная сдержанность барона не допускала прямых расспросов, то всякие толки замолкли, а другие события поглотили жадное внимание любопытных.

Здоровье Руфи сначала как будто поправилось под благотворным влиянием серьезного лечения и спокойного счастья, которое она испытывала в этой атмосфере довольства, считавшегося утраченным навсегда. Лежа на диване своего будуара и следя за игрой детей, быстро подружившихся, она блаженствовала, и это внутреннее светлое настроение придавало блеск ее глазам и озаряло ее исхудалое лицо отражением былой красоты. Доктор находил нужным не скрывать от банкира, что улучшение это было крайне обманчиво, и Гуго, мучимый тайными угрызениями совести, вполне посвятил себя нежным заботам о жене. Он читал ей вслух, беседовал с ней, посвящая ее мало-помалу в идеологию спиритизма – эту грандиозную, утешительную теософию, которая снимает завесу с будущности человеческой души и уничтожает страх смерти. Отец фон Роте также часто посещал ее и приготовлял ее к христианству, и два месяца спустя после возвращения Руфи она и дочь ее приняли таинство крещения, причем девочка была названа Виолой. Так проходило время в полном согласии. Гуго никогда не напоминал жене о том, что она хотела рассказать ему про годы своего отсутствия, хотя и желал знать, какие обстоятельства могли в три года разрушить здоровье несчастной и ввергнуть ее в такую ужасную нищету. И вот однажды, когда они были одни вечером, а молодая женщина чувствовала себя лучше обыкновенного, он сказал, сочувственно пожимая ей руку:

– Мой милый друг, не расскажешь ли ты мне, что было с тобой после нашей разлуки? Но если тебе тяжело говорить об этом, то я не настаиваю, не буду просить тебя, – присовокупил ласково он.

– Давно, милый Гуго, я рассказала бы тебе мое прошлое, если бы твое молчание не навело меня на мысль, что ты этого не желаешь, – тихо отвечала Руфь. – Ты вправе удивляться, найдя нищей ту, которая украла у тебя такое богатство.

– Не обвиняй себя, Руфь, – перебил ее Вельден, – ты взяла то, что принадлежало тебе.

– Нет, нет, дай мне высказаться откровенно, и не обвиняй меня слишком строго после того, что узнаешь. Я страшно грешна перед тобой, но я ужасно была наказана. Одинокая, без имени, отдавшись душой и телом эксплуатации негодяя, я пережила такие минуты, когда смерть была бы для меня спасением.

Тяжелый вздох вырвался из души банкира. Неподкупный голос совести шепнул ему, что большая часть проступков и несчастий Руфи была его делом. Пренебрежением и холодностью он возбудил в ней ревность; ревность в связи с пустотой в душе толкнула ее в объятия любовника, а жестокость мужа, когда он узнал о ее падении, отдала ее в руки жестокого мошенника. Какой ответ даст он там, когда у него спросят отчета об этой разбитой жизни?

Описав сначала, что произошло, когда муж вышел из комнаты при криках «пожар», она рассказала про появление Гильберта Петесу со всеми последовавшими событиями и свой отъезд с братом негодяя в Париж.

– Мы остановились в отеле третьего разряда. На следующий день приехал Гильберт.