Капка шмыгнула из дома, чтобы узнать, зачем увели Сивуча. Его утащили в лес, неподалеку от дома.

— Тебе, лярва, дышать тихо надоело? Когда приморился тут, клялся, что от дел отмазался и не высунешься никуда!

— Я и не возникаю нигде!

— А кто вчера музей тряхнул?

— Так это что? Разве навар? Вы не позарились бы…

— Чего? Ты, секи, пидер, что из-за того гавна все малины сегодняшней ночью менты трясли. Таких кентов в мусориловке приморили! Все из-за тебя! Клевые дела сорвались. Теперь лови фортуну, когда обломится момент! — совали Сивучу кулаками в бока и в. зубы.

— Короче! Без трепа! Гони все, что увел из музея! Доперло! И не тяни резину! Иначе шкуру с тебя спустим на подтяжки. И не вздумай слинять. Из-под земли достанем! — пригрозил Сивучу рослый, бородатый мужик.

— В другой раз высунешься из хазы, разделаем как маму родную! — пообещал глухо. И, схватив фартового за грудки, притянул к себе так, будто хотел взять его на кентель:

— Теперь отваливай! В зубах волоки все, что спер вчера! Иначе с твоей «зелени» салат накрошим! Да мозги не сей, в другой раз уламывать не станем, снесем кентели и все тут. Тебе и твоим пацанам…

Капку трясло, как в лихорадке. Она понимала, силы не равны. Придется вернуть первый навар. Иначе не сдобровать. Но это — сегодня! А на завтра нужно хорошо запомнить каждого. В мурло. И тогда не упустить свой час.

Сивуч вернулся в дом шатаясь. Весь в багровых фингалах, в грязи.

Капка отдала ему сандаловую фигурку молча. Ребята тоже не промедлили.

Сивуч тяжело вышел из дома. Вскоре вернулся, зажав ладонью кровоточащий рот. До вечера он тихо постанывал в своей комнате. Полоскал рот отваром крапивы, содой. Менял примочки на лице. При этом глухо матерился.

Капка выстирала его рубашку, брюки. Заварив чай, носила Сивучу, жалея молча — сердцем и глазами.

Фартовый не упрекал ребят за случившееся. К вечеру вышел из своей комнаты, сидел в гостиной молча, долго курил, о чем-то думал, что-то вспоминал.

Он понимал, что не сможет справиться в одиночку с городскими фартовыми, не сумеет отплатить за себя. Стар стал, силы и смекалка подводили.

Капка присела рядом с фартовым, вздыхала сочувственно:

— Тебе очень больно? — не выдержала она.

— Уже не шибко.

— А почему ты один живешь?

— Потому как закон держу, — насупился Сивуч.

— Так он для фартовых. А ты уже не в малине, — поддержал Задрыгу Мишка.

— А ты, Гильза, смекни, о чем трехаешь? Мамзели простительно не допереть, тебе — западло такое, — хмурился Сивуч. И раздавив окурок в пепельнице, продолжил:

— Фартовый может смыться от ментов, из зоны, из тюряги, но не от кентов. Они всюду достанут.

— А за что?

— За то, что всю жизнь фартовал, каждого законника в мурло знаю, и не только его «будку», а про все дела. Покуда сам дышу — фартовые не дергаются, а бабу приволоку — пришьют обоих, чтоб самим кайфово канать. Никто друг другу не верит. А что как та баба заложить вздумает? Ментам. За навар. Всяк другого по себе, на собственное горе и ошибки примеряет. Повторять их никому не по нутру, — вздохнул Сивуч.

— А кто бы пронюхал? Жила бы тихо, не выходя из дома. И не узнали б, — не унималась Задрыга.

— Во, гнида, прицепилась! Мы всего раз нарисовались в музее. Там никого из фартовых не было.