– А теперь к делу, – продолжил молодой человек, сверкнув синими глазами.

Получив это молчаливое, но достаточно убедительное согласие собеседника, он достал из мешка, лежащего у его ног, и небрежно поставил на стол необычный округлый предмет.

Разглядев это в полумраке, мсье Гуайон похолодел от ужаса и, подойдя на негнущихся ногах к столу, постарался прикрыть этот предмет от подслеповатой жены, которая, уже придя в себя, начала, в своей обычной манере любопытной клуши, сварливо кудахтать:

– Что это, Поль? Что он поставил на стол?

Не говоря ни слова, пожилой француз, схватив свою «старую дуру» за плечи, молча вытолкал ее в соседнюю комнату, грозно рявкнув:

– Молчи, дура, если хочешь увидеть детей!

За несколько секунд у него перед глазами промелькнула вся жизнь. «Нужно выполнять все, что прикажет этот человек. Если здесь, в Сицилии, он смог сделать такое, то сопротивляться его желаниям бесполезно – раздавит… и меня, и детей…» Повернувшись к сидящему на стуле с почтительным поклоном, Гуайон, не раздумывая более, спросил:

– Что мсье желает от меня?

Да… Французский буржуа ради денег и детей готов на все.

Годы давали о себе знать. Одышка, учащенный пульс, отдающийся в висках…

«Эти ночные гульбища нужно прекращать…» – де ла Росси с отвращением разглядывал свое отражение в безумно дорогом венецианском зеркале в золоченой раме, висевшем на стене в его спальне, похожей на будуар записной кокотки.

Набрякшие веки на пепельно-сером, в мелких морщинах, дряблом лице, обвислый сизоватый нос над пухлым безвольным подбородком… Он еще раз внимательно осмотрел своими желтушными, в мелких прожилках красных капилляров, глазами покрытый отвратительным белым налетом язык, спрятал его и, поправив шейный платок, принял надменный вид, позвонив колокольчиком.

Несмотря на то что аппетита не было совершенно, в этом доме традиции не нарушались столетиями. Раздавался звонок колокольчика, отдавался приказ дворецкому, и через мгновение после того, как маркиз один или с гостями в обеденном высоком и несколько сумрачном, с длинными узкими окнами, похожими на бойницы, зале занимал место во главе сервированного стола, на котором можно было, наверное, кататься на велосипеде, из кухни, примыкавшей к залу, лакей выкатывал тележку с различными яствами. Маркиз, гурман и сибарит, очень гордился своей кухней. И действительно – гордиться было чем.

Он еще раз прислушался к себе. В его теле, как в концертном зале, сердце выстукивало похоронный марш в аранжировке других внутренних органов, создававших соответствующий фон главной погребальной мелодии.

«Нет, эти ночные гуляния нужно прекращать. Возраст уже не тот. А тут еще эта история…» – он недовольно покосился на кучу газет, лежащих на резном, инкрустированном слоновой костью столике. Газеты пестрели заголовками об исчезновении дона Кармони, нападении на его дом и убийстве десятка головорезов из его окружения.

Эта шумиха была маркизу ни к чему, так как газетчики приплели к этой истории и его имя.

«И вообще, куда этот грязный мафиози подевался? Я без него сейчас как без рук…» (В делах маркиза дон Кармони был его правой рукой. Хотя, в общем-то, неизвестно, кто из них был чьей рукой – так тесно переплелись их интересы.)

Зайдя в столовую, маркиз постарался отогнать от себя дурные мысли. С горделивой осанкой и чувством собственной значимости он уселся за обеденный стол. Тут же лакей открыл дверь в глубине зала, и другой лакей вкатил столик, заставленный всевозможными салатами и соусами. Посредине, на серебряном круглом подносе красовалось какое-то новое блюдо, накрытое высокой сферообразной, тоже серебряной крышкой.