Мельдоцци кивнул.

— Я думал об этом, предполагал, что вы спросите. У меня жена и трое детей. Знаю, такое несчастье постигает большинство мужчин. Мои заработки невелики. Я подумал, что вы, может быть, найдете мне какое-то применение.

— Это можно устроить, — устало произнес Санционаре, думая о том, что в списке нахлебников появилось еще одно имя. Кормить еще пять ртов… Но ведь спокойная жизнь важнее.

Тем не менее новость всерьез обеспокоила его. Тот факт, что лондонская полиция интересуется им, знак сам по себе недобрый, тем более что он как раз собрался наведаться в Лондон. Стоит ли сейчас предпринимать такое путешествие? Он задумался. Может быть, лучше пригласить Шлайфштайна и Гризомбра к себе, в Италию? С другой стороны, они бы, несомненно, откликнулись на его призыв. Пожалуй, будет лучше, если Адела ничего не узнает об этом письме. А ехать нужно.

Настала Страстная суббота, и город как будто замер в нетерпеливом ожидании великого христианского праздника, разрываясь от желания ударить во все колокола с криками «Христос воскрес! Аллилуйя!» День выдался приятный, теплый и ясный, без ужасной изнуряющей духоты. Приготовившись к исповеди, Луиджи Санционаре вышел из дому, но не направился сразу к церкви иезуитов. Прежде ему предстояло сделать два небольших дела. Купить билеты и заглянуть в магазин.

В первый раз он увидел ее у Испанской лестницы. Высокая, смуглая, темноволосая, в очаровательном платье лимонного цвета и широкополой шляпе и зонтиком от солнца, который она несла с невыразимой элегантностью. Когда он подошел ближе, она — Луиджи Санционаре мог бы поклясться в этом — замолчала и, отвернувшись от своего спутника, устремила свой взгляд на него. В ней было то, чем привлекла его когда-то Адела, — скрытая страстность, обещавшая, нет, намекавшая на то, что все возможно. От одного лишь ее взгляда по спине Санционаре поползли капельки холодного пота. Ей было не больше двадцати пяти, и ее сопровождал мужчина по меньшей мере вдвое старшего возраста, лет, может быть, шестидесяти, высокий, сутулый, с короткими темными волосами, в золотом пенсне и с весьма изысканными манерами. К девушке он относился внимательно и несколько покровительственно, почти по-отцовски. В первый момент он напомнил Санционаре профессора Мориарти, но сходство было только поверхностным.

Во второй раз он увидел их за ланчем. Они сидели за несколько столиков от него в траттории, куда Санционаре заглядывал время от времени, неподалеку от площади Кавура, около собора Святого Ангела. Девушка почти не разговаривала со своим спутником и без особого интереса ковырялась в тарелке. Понаблюдав за ними некоторое время, Санционаре пришел к выводу, что мужчина скорее родственник, чем любовник. Несколько раз, когда он смотрел на них, девушка слегка поднимала голову и бросала взгляд в его направлении.

При этом она каждый раз смущенно опускала глаза, и каждый раз Санционаре бросало в холодный пот. Время шло, и холодок сменился сначала теплом, а потом и жаром, который быстро распространился вниз.

В очередной раз поймав брошенный в его сторону взгляд, он обнаружил в ее глазах почти откровенное восхищение. Санционаре улыбнулся и слегка наклонил голову. Девушка смутилась, но потом тоже улыбнулась. Губы ее слегка приоткрылись, и то первоначальное ощущение — возможно все — снова дало о себе знать. Это было что-то вроде визуальной лести, намека на то, что он, Санционаре, еще не утратил той особой, магнетической силы, из которой произрастала его уверенность в себе.

Ее спутник сказал что-то, наклонившись над столиком, и она что-то ответила, с заученной улыбкой, как на плохой картине, обмахиваясь салфеткой. Вскоре они ушли, но уже у двери девушка обернулась и бросила прощальный взгляд в сторону Санционаре.

Часом позже он, уже настроившись на нужный лад и приняв соответствующее моменту выражение, вошел в пышную, в барочном стиле, церковь Иль-Джезу — главную церковь ордена иезуитов, — дабы испросить у Бога ежегодное прощение.