В этом был уверен и сам Каллист.

Теперь он знает – паламизм сыграл злую шутку, поставив империю на грань жизни и смерти. К этой грани подталкивал государство еще совсем недавно и сам Каллист. Но Господь открыл глаза рабу своему и повелел то же сделать с заблудшими. А значит нужно низвергнуть Иоанна Кантакузина с его паламитами и возвести на трон Иоанна Палеолога и тем самым спасти государство и свою жизнь.

Свою жизнь… Свою жизнь…

Каллист трясущейся рукой пригладил седую длинную бороду и тревожно взглянул на своего хозяина:

– Ты уверенно говоришь, что это не золото узурпатора. Тогда… Что тебе известно? Скажи, если ты добрый христианин православной веры и душа твоя чиста.

И тут произошло неожиданное.

Крепкая рука Мелесия выдернула из рядов стоящих за ним человека в скромном убранстве и с силой обрушила его на мозаичный пол. Наступив тяжелой ногой на поверженного, хозяин икоса громко воскликнул:

– Пусть Бог покарает меня всей тяжестью своего гнева, если я не свершу справедливую месть.

– И против кого направлена эта месть? – растерянно спросил патриарх.

Вместо ответа Мелесий поднял с пола низвергнутого им человека и схватил его за горло:

– Вот так, собственными руками, я задавлю проклятого змея Никифора.

* * *

Патриарх Каллист в немом изумлении смотрел на перекошенное лицо только что задавленного руками Мелесия человека. Давно, ох, как давно на его глазах не убивали людей. Всегда Каллист противился насильственной смерти. Противился, как мог. Когда был слаб, в силу молодости и должности, убегал от мест убиения и долго молился. А когда стал силен, на вершине церковной иерархии, то мог и епископским посохом остановить богопротивное действие.

Было короткое время, которое особо порадовало патриарха. Ниспослал Господь всеобщую любовь каждого к каждому. Случилось это сразу после того, как Всевышний отозвал свой гнев «черную чуму», истребившую треть населения Европы. Создатель уже достаточно показал всю хрупкость человеческой жизни, и желал пробудить в каждом человечке бережное отношение к ней. И стало: обострились в душах людских человеческие, религиозные и мистические чувства. Очень многие – и те, кто работал в библиотеках или бежал в пустыни монашествовать, и те, кто пахал землю, или защищал ее, и те, кто правил или просто жил; каждый на своем месте пытался что-то сделать для мира и человечества. Гуманизм на короткое время заполнил головы и души выживших.

Но лишь на короткое время. Закружил, завертел сатана едва набравших сил людишек. И опять войны, разбой, кровь, убийства…

Давно, ох как давно, на глазах Каллиста не убивали людей.

Нужно было встать во весь свой немалый рост, разразиться молниями и громом, огреть убийцу патриаршим посохом и проклясть дерзкого, посмевшего перед очами самого предстоятеля православной церкви совершить самый страшный из грехов.

Но страх обхватил коленки некогда самого сильного и неугомонного из живших патриархов. Обхватил и даже не дал шелохнуться. И даже слово сказать!

А что если сильные руки Мелесия потянутся к самому патриарху? Но зачем ему убивать старика? Ах, да! Старика можно выгодно продать. Но зачем убивать посредника от покупателя? А что если… Ох, голова трещит. От жары, от беспокойств постоянных. Надеяться на милосердие? Божье? Людское? От кого – от византийца и дитя византийца. Ведь всему миру известна жестокость, лукавство и изворотливость византийца.

«Плащ каждого византийца одновременно подбит волчьим, лисьим и куньим мехом», – так говорят всюду, где побывала нога византийца.

Что он еще говорил? Ах, да. Никифор. Змей Никифор. Эпарх Константинополя. Некогда маленький чиновник явивший чудо. А теперь проклятый временщик. Такой же, как и те, чьи гнусные фигуры так часто затмевали василевсов и даже славу империи.