– Ты будешь на крючке всю жизнь! Так что, я думаю, мне лучше схватить тебя теперь, прежде чем я стану слишком круглой, чтобы бегать и ловить тебя. Мы поедем на твой курорт и насладимся одним – последним – днем безумной любви. А завтра, сразу после завтрака, мы поженимся. Обещаешь?

– Есть только один вопрос...

– Обещаешь, Скользкий Джим? Я знаю тебя!

– Я даю тебе слово! За исключением того...

Она резко затормозила, и я вдруг понял, что гляжу в дуло моего собственного пистолета. Калибра 0,75, без отдачи. И выглядело оно очень большим. Палец, ее побелел на спусковом крючке.

– Обещай мне, ты, быстромыслящий, скользкий, хитрый аферист, или я выпущу мозги из твоего черепа!

– Дорогая, ты все‑таки любишь меня!

– Конечно, люблю. Но если я не смогу заполучить тебя целиком живым, я заполучу тебя мертвым. Говори!

– Мы поженимся завтра утром.

– Некоторые мужчины... их так трудно убедить!.. – прошептала она, бросая пистолет мне в карман, а себя – в мои объятия. Затем она поцеловала меня так, что я обнаружил, что чуть ли не с нетерпением ожидаю завтрашнего утра.

– Куда это ты направился, Скользкий Джим? – осведомилась Ангелина, высунувшись из окна нашего номера наверху. Я остановился, уже коснувшись ворот.

– Просто хочу по‑быстрому окунуться, любовь моя, – крикнул я в ответ и открыл ворота. Пистолет калибра 0,75 рявкнул, и обломки ворот разлетелись вокруг меня.

– Распахни халат, – без злости сказала она, одновременно сдувая дымок с дула пистолета.

Покорившись судьбе, я пожал плечами и распахнул пляжный халат. Ноги мои были голыми, но сам я, разумеется, был полностью одет, с закатанными штанами и ботинками, заткнутыми в карманы пиджака. Она понимающе кивнула.

– Можешь возвращаться наверх. Ты никуда не уйдешь.

– Конечно, не уйду! – (Горячее негодование). – Не такой я парень. Я просто хотел пощипать по лавкам и...

– Наверх.

Я пошел. Наверное, и в аду нет фурии, с которой можно было бы сравнить мою Ангелину... Врачи из Спецкорпуса вытравили из нее человекоубийственные наклонности, развязали запутанные узлы подсознания, приспособили ее для более счастливого существования, чем позволяли прежние обстоятельства. Но когда дела доходило до решающего момента, она снова становилась такой же, как и раньше. Я вздохнул и, тяжело поднимая словно свинцом налитые ноги, побрел вверх по лестнице. И почувствовал себя еще более немыслимым извергом, когда увидел, что она плачет.

– Джим, ты меня не любишь! – Классический гамбит со времен первой женщины в райском саду, на который, однако, до сих пор нет достойного ответа. – Люблю, – запротестовал я и сказал правду. – Но это просто рефлекс. Или что‑то вроде этого. Я люблю тебя, но жениться... Это... ну, вроде как отправиться в тюрьму. А туда меня за все годы воровской жизни ни разу не сажали.

– Это освобождение, а не плен, – сказала она и занялась макияжем, устранив следы недавних слез. Я вдруг заметил, что на губах у нее была помада в тон ее белому платью и маленькой кружевной штучке в волосах.

– Просто это то же самое, что нырнуть в холодную воду, – сказала она, встав и потрепав меня по щеке. – Покончим с этим быстро, чтобы не почувствовать этого. А теперь раскатай свои брюки и надень ботинки.

Я так и сделал, а когда выпрямился, то увидел, что дверь открыта и в соседней комнате стоят Магистр Бракосочетаний и двое свидетелей. Ангелина взяла меня за руку – мягко, отдаю ей должное, – и в тот же миг воздух наполнили могучие аккорды органа (в записи). Она потянула меня за локоть. Я немножко посопротивлялся, а затем, пошатываясь, двинулся вперед.