И несомненно, что в рассказе «Человек свиты» совершают поступки люди с ослабленным чувством личной ответственности и самостоятельности.

Зато какой болью и каким чувством личной ответственности за все, что происходит вокруг, исполнен композитор Башилов, герой рассказа «Где сходилось небо с холмами». Здесь авторская позиция обнажена до предела — боль героя сливается с болью рассказчика, и нет места иронии в этом, может быть, главном, программном произведении сборника.

С другой стороны, едко иронизируя над героями «свиты», Маканин беспощадно бичует их затянувшуюся интеллектуальную и духовную инфантильность, потребительство, не спуская моральных компромиссов особенно тем, кто сделки с собственной совестью во имя мелкой выгоды пытается объяснись и оправдать некими уважительными причинами. Писателю хочется почувствовать их раскаяние, довести их до этого состояния и наконец увидеть, как черт в церкви плачет. Вдруг слезы будут искренними, целительными, очищающими, и грешник начнет выпрямляться. Бывший маленький человек, ставший полным хозяином окружающей жизни. Ведь должен же он и в массе выпрямиться во весь рост, стать не просто высоконравственным, но и социально активным, лично ответственным не только за себя, но и за свое время, за всю нашу жизнь. Мера личной ответственности у Маканина — самая высокая мера.

Анатолий Жуков

Человек свиты

1

— …Но что-то стряслось!

— Не знаю.

— Ты, Митя, подумай.

— А ты сама, Вика, подумай! — уже и колко говорит мужчина. Но колкие фразы их единству не мешают, и, едва начинает накрапывать дождь, Родионцев раскрывает зонт: оба идут под зонтом, притиснувшиеся друг к другу.

— Настроение тут ни при чем. Аглая Андреевна прекрасно владеет собой. А вывод: недовольство ее чем-то вызвал я.

— Но чем?

— Не знаю.

— Ну так припомни…

Громада серых учрежденческих зданий осталась у них за спиной. Дождь усиливается, но уже близко метро.

— Чего гадать — скоро выяснится.

— Неплохо бы, Митя, именно угадать — угадать и исправить. Нам надо быть начеку.

Родионцев ее дружеский знак, отметил и оценил, однако интуитивно он чувствует, что недовольство Аглаи Андреевны распространяется все-таки больше на него, чем на Вику (если это не мнительность). Расставаясь, Аглая Андреевна была холодна, промолчала о будущей встрече, и с того дня не последовало ни единого телефонного звонка. Наверное, есть лучшие способы сообщать, что с тобой отныне не водятся и что тебя разлюбили (что тобой недовольны), но им — Вике Журавлевой и Родионцеву — придется, вероятно, мириться с тем, что есть: с недосказанностью. В метро припоминаются мельчайшие подробности реплик Аглаи Андреевны, но даже и дословно воспроизведя тот разговор, они никак не могут достичь следующего малоуловимого круга ее чувствований — круга, который она воплощает молчанием и неподвижностью своего красивого лица.

То ли расположение окон таково, что света через них вбирается много, то ли Аглая Андреевна звала их пить чай в самые солнечные дни, но это и впрямь непонятно и почти мистика; здесь не бывает непогоды. Приемная директора в такой час особенно просторна и заливаема солнцем — закатным, нестрастным, мягким, но обильным. Шторы раздвинуты до предела, в креслах уютно, а над дымчатым фарфоровым чайником, только что внесенным и зазывно стоящим на подносе, клубится легкий парок.

Комнатных цветов в приемной нет, лишь один-единственный: старая, пожившая роза. Когда в приемной наводили достойный начальства лоск и все хоть чуточку мещанское изгоняли, розу оставили за то, что цвела беспрерывно: на ветке близко к корням вспыхивал бутон, и на другой, на третьей, на пятой, затем огонь перекидывался на ветки среднего яруса, а на смену им зацветала уже и вся вершина.