Здесь штаб ИТУ. Здесь начальство.

Все остальное за вторым забором. Там жилая зона, культурная зона, рабочая зона.

Игоря ждали. У клумбы-звезды стоял начальник оперчасти майор Галкин.

Игорь знал его. Два года назад из Можайского ИТУ бежал Сенькин, известный штопорила по кличке ”Мотыль”. Игорь с ребятами заловили его в Банковском переулке, в подвале винного магазина. Допрашивали Сенькина они вместе с (тогда еще) капитаном Галкиным.

— Привет, — Галкин протянул руку. — Кафтанов звонил. Вообще у нас полагается беседовать в специальной комнате, но для тебя сделаю исключение.

— Филин что, на общих работах?

— Обижаешь. Руководитель ведомственной самодеятельности. Пойдем я тебя провожу.

И снова предзонник. Вахта. Бесшумная дверь. Цепкие глаза прапорщика.

У двухэтажного здания с надписью ”Клуб” они остановились.

— Иди, — сказал Галкин, — мешать не буду.

При входе в клуб висела доска передовиков. Открывал ее портрет Черкасова-Филина. Игоря поразило, что все передовики были подстрижены наголо, один Черкасов сохранил короткую, но прическу.

Корнеев еще раз поглядел на доску, нашел два до слез знакомых лица. И, сочтя это приметой доброй, поднялся на второй этаж. Прошел мимо библиотеки, комнаты игр, читальни. Поднялся на сцену. Никого.

Игорь увидел маленькую дверь с табличкой ”Худрук”. В длинной узкой комнате висели потертые театральные костюмы, в основном мужские: вытертые фраки, старые пиджаки, неведомые мундиры. Правда, было и несколько женских платьев с грязными оборванными кружевными подолами.

— Есть здесь кто? — Громко спросил Игорь.

— А кто нужен?

Из-за старого тряпья появился Филин.

— Батюшки, Игорь Сергеевич. Вот уж не ждал. Неужели ко мне?

— К вам, Анатолий Степанович.

— Хотите извиниться за своих коллег, подсунувших мне кассету с порнухой?

— О сем, Анатолий Степанович, мне ничего не ведомо.

— Верно, и на вас зла не держу. Прошу, я как раз чаевничать собрался.

Комната эта оказалась не такой уж маленькой. В глубине из старых декораций были отгорожены апартаменты Филина.

Здесь было все: окно с видом на спортивную площадку, холодильник, кровать, стол.

Да и Филин не похож был на зека. Ой не похож. Красивая темно-серая трикотажная рубашка на трех пуговицах выглядывала из-под синей арестантской робы. Да и роба эта была слишком новая и отутюженная. Темные брюки и кожаные домашние тапочки.

Лагерь есть лагерь. А в нем есть блатной авторитет. И ничего пока с этим сделать нельзя.

В углу на тумбочке совсем по-домашнему засвистел чайник.

Филин поколдовал с какими-то пакетиками, залил заварочный чайник. Потом достал из тумбочки хлеб, а из холодильника пеструю банку голландской консервированной ветчины.

— Не откажите, Игорь Дмитриевич. Стол, конечно, скромный, но…

Игорь смотрел на ветчину, которую пробовал всего пару раз в жизни. Ему ее давали в праздничном заказе. Он не удивлялся, способность эта покинула его уже давно. Все сместилось. Перемешалось, словно в огромном миксере. Утратило цвет. Потеряло признаки. И он пил крепкий, душистый чай. Кстати, кажется, запрещенный в колонии. Потому что именно он является основой дурманящего напитка ”чифирь”.

Он ел бутерброд с ветчиной, потом в блюдечко ему положили прекрасный малиновый конфитюр.

— Игорь Дмитриевич, — Филин поставил чашку, — конечно, мне приятно, что вы приехали в Можайск повидаться со мной. Но есть же и другая причина?

— Есть, Анатолий Степанович.

— Вы знаете, что я никогда не закладываю.