– М-да, тут даже вся моя диагностическая лаборатория не поможет…

– Ты знаешь, Саш, я ведь в этих вопросах всегда очень строг к себе. Но тут я даже казнить себя не могу – факты настолько четко выстраивались в логическую схему, что я и сейчас не представляю, с чего начну в понедельник.

Лебединский сказал:

– Старик, я в этих вопросах плохо понимаю. Но, выслушав тебя внимательно, я бы хотел высказать свое мнение…

Тихонов кивнул.

– У тебя, Стас, для такого запутанного дела было слишком много фактов.

Стас удивленно взглянул на него.

– Да, да. – Лебединский встал с дивана, прошелся по комнате, включил телевизор. Медленно затеплела трубка. – Постараюсь объяснить на близких мне понятиях. На симпозиуме выступил с очень интересным докладом француз Шавуазье-Прюдом. Он предложил ни много ни мало принципиальную схему электронной машины, полностью моделирующей человеческий мозг. Был у этой схемы только один маленький порок – практически она неосуществима из-за фантастического количества деталей. Понимаешь? Работа всей схемы зависит от одновременной надежности каждого из элементов. Но их так много, что в любой данный момент выходит из строя хотя бы один. В результате схема не срабатывает или дает неправильный результат. Понимаешь? Во всем твоем деле было столько узлов, что проверить их надежность в работе одномоментно тебе не удалось. А ты ведь не компьютер – ты только гомо сапиенс, и то не слишком удачный экземпляр.

Стас сказал:

– А что такое компьютер?

– Машина-вычислитель.

– Слава Богу, что я гомо, хоть и не слишком сапиенс. В отличие от тебя, компьютер несчастный.

Лебединский засмеялся, подошел и обнял его за плечи:

– Эх, Стас, Стас! Вижу я, старик, совсем тебе худо с этим делом.

Стас хмуро покачал головой:

– Не говори, Сашка. Как вспомню ее мать – жить не хочется.

– Тебе сейчас надо отвлечься, хоть немного отключиться от дела. Это я тебе как врач говорю. У тебя сейчас выработался стереотип мышления. В каком-то месте есть порок, но ты этого не замечаешь и продолжаешь бегать по кругу. Давай беседовать на отвлеченные темы, а то мы с тобой как канадские лесорубы: в лесу – о женщинах, с женщинами – о лесе.

Лебединский снова разлил коньяк по рюмкам, обмакнул ломтик лимона в сахарницу.

– Что ж, Стас, выпьем? За тех, кто в МУРе!

Стас засмеялся. Они выпили, Лебединский, морщась, закусывал лимоном. Пока он расставлял на доске фигуры, Стас смотрел телевизор. Транслировали «Ромео и Джульетту».

– Смешно, когда идет опера без звука. А балет – ничего, даже лучше, – сказал Лебединский. – Ага, если я не ошибаюсь, там как раз завязывается свара между Монтекки и Капулетти.

– Точно, – кивнул Стас и двинул вперед королевскую пешку. – Эти стройные молодцы в чулках и камзолах уже крепко выясняют отношения. Скоро начнут тыкать друг в друга саблями.

– Не саблями, валенок, а шпагами.

– Ну, шпагами, – равнодушно сказал Тихонов и шагнул конем под бой. – За это время умерли шпаги, умерли камзолы, умерли государства, а любовь – жива. И до сих пор из-за любви умирают и убивают.

– Это рудимент и атавизм, – сказал Лебединский, – буржуазный пережиток в сознании отсталых людей.