– На самых дальних и плохих пастбищах, где же еще-то? – презрительно скривилась девушка. – Они родились не под счастливой звездой – потому и бедны, и неудачливы.

– А я? – вскинул глаза Баурджин. – Я ведь тоже беден.

– Да. – Хульдэ спокойно взглянула ему прямо в глаза. – Ты был – как они. До недавних пор.

– Надо же, – подивился юноша. – А что изменилось?

Хульдэ отвела глаза:

– Многое… Не знаю, как и сказать… не могу… Но я чувствую! Ты уже не тот, что был раньше.

– Вот как? – Баурджин неожиданно улыбнулся. – Лучше или хуже?

– Другой… И этот другой мне нравится! В отличие от того, прежнего…

Хульдэ обняла парня, крепко прижимаясь всем телом.

– Пойдем… – тихо позвал Баурджин. – Поедем к макам.

– Зачем куда-то ехать? Просто зайдем за коновязь… Стойбище-то пустое… Да. Чуть не забыла – завтра хозяин отправит тебя на дальние пастбища. Ведь ты уже совсем выздоровел.

– На дальние пастбища?

– Но это завтра… А сейчас иди сюда… иди же…

Проворно сбросив одежду, Баурджин и Хульдэ завалились в траву…

Три барана

Лето 1195 г. Восточная Монголия

Тысяча сто девяносто пятый год! Двенадцатый век, почти тринадцатый! Если, конечно, шаманка Кэринкэ сказала правду. Удивилась, конечно, – уж больно странный вопрос задал Баурджин – какой, мол, сейчас год? Год зайца, какой же еще? А от рождения Иисуса Христа? Хм… Вот тут шаманка задумалась, она ведь не была христианкой, как старый Олонг и большинство из его людей. Старый хан мог бы настоять, чтоб колдунья приняла крещение, но опасался, как бы не поубавилось у нее от того колдовства, да и не очень-то хотелось ссориться с древними божествами, лучше уж со всеми жить в мире и согласии. Так и осталась Кэринкэ язычницей, как и еще несколько пастухов. Остальные же, во главе с ханом, исповедовали христианство, да не простое, а особое – жили по заветам древнего патриарха Нестория, который считал, что Иисус Христос был рожден человеком, а Божество вселилось в него уже позже. И точно так же верили найманы, кераиты, монголы… не все, часть, но не самая малая. С язычниками уживались мирно – вера не пастбища, делить нечего, уж кто как хочет, пускай так и верит, только общие обычаи не нарушает. Скажем, монголы-язычники, поклонники небесного бога Тэнгри и множества других богов, никогда не мылись сами и не мыли посуду – вода считалась потоками богов, и вымыться – значит жестоко оскорбить их. Потому и все остальные – христиане, буддисты, магометане, огнепоклонники – кого тут только не было! – совершали омовения либо в закрытых от постороннего глаза местах, либо ночью…

Так вот, о колдунье… Услыхав странный вопрос Баурджина, шаманка подняла глаза к небу и что-то зашептала… то ли молилась, то ли спрашивал что-то у Тэнгри, то ли считала про себя… Сосчитав, ухмыльнулась:

– Тьма! Сотня! Девять десятков и пять.

Баурджин-Дубов так и сел в траву, обхватив руками голову. И дернул же черт поинтересоваться! Лучше бы считал, что находится сейчас где-нибудь среди отсталых азиатских племен – была такая мысль. А вот прежнюю, о навязчивом сне, пришлось отбросить – никаким сном тут и не пахло, все было насквозь реально.

Значит, тысяча сто девяносто пятый…

Баурджин застонал, вытянулся на кошме, едва не сбив рукою войлочную стенку шатра.

– Ты чего? – тут же проснулся Гаарча. – Приснилось что? Или уже пора на пастбище? – Парень высунул голову наружу и посмотрел на звезды.