Они и не догадываются, что все это у них краденое, то есть вычитанное, или, как превосходно выразил это Лермонтов, «пленной мысли раздраженье»[1 - Из стихотворения «Не верь себе».]. Они уверены, что только одни они и чувствуют, и мыслят, и страдают, – и потому нещадно бранят толпу, которая предпочитает свои домашние заботы и личные выгоды их хорошеньким стишкам. К делу они неспособны ни к какому, потому что самолюбивы, надуты, тщеславны, все, кроме стишков, считают ниже себя, не хотят ничему учиться, ни на что посмотреть со вниманием. Они – изволите видеть – гении, толпа должна видеть ореол над их головами, а на челе звезду бессмертия. Таких поэтов надо преследовать критике неутомимо и строго; они вреднее вовсе бездарных, которые не стоят никакого внимания; они подают дурной пример молодежи: соблазняя мальчиков дешево покупаемою славою, они отвлекают их от учения и от дела.
И на что нам они, эти приятные поэты, эти маленькие талантики? Что в них? Было время, и они были полезны и нужны! Но теперь, когда Пушкин и Лермонтов показали нам образцы высокой поэзии; когда менее сильные таланты разработали ее поле, подали пример всех форм, даже всех уклонений и странностей поэзии, – теперь что делать мелким талантам? Вздумает ли талантик писать басни, – кто же его станет читать после Крылова, и в состоянии ли он быть для своего времени тем, чем для своего были Хемницер и Дмитриев? Вздумает ли он, например, попробовать свои силы в классическо-французской трагедии, – ему непременно нужно для своего времени стать хоть тем, чем для своего был Озеров. Решиться на борьбу с Батюшковым еще менее возможно для него. Пуститься разве в романтизм? – но тогда надо крепко помнить, что ведь у нас есть Жуковский. Стало быть, нет надежды и на возобновление старины. Возможность комедии в стихах убита Грибоедовым. Петь буйные плотские потехи? – но это уже сделал г. Языков. Пуститься в дикую оригинальность – мешает г. Бенедиктов. Итак, ни старого возобновить, ни нового изобрести: что же делать?.. Всего лучше ничего не делать…
Но мы заговорились и забыли о «Метеоре»; возвратимся к нему. Он украшен стихами графини Ростопчиной, гг. Майкова, Бенедиктова, Мейснера, Познанского, Шевцова, Степанова, Якубовича, Филимонова, Дурова, Протопопова, Пальма, Бернета, Доводчикова, Огородникова, Григорьева, Гребенки, Гербановского, Соколовского… Сколько имен! Мы теперь столько же богаты поэтами, сколько бедны поэзиею. Особенно яркого, резко выдающегося из-под уровня обыкновенности в «Метеоре» нет ничего. Лучше других три стихотворения г. Майкова;[2 - В «Метеоре» были напечатаны следующие стихотворения А. Н. Майкова: «Два отрывка из дневника в Риме» (они посчитаны критиком за две единицы) и «Дикарка».] хуже всего стихи г. Степанова, Шевцова, Филимонова, Якубовича, Соколовского и многих других. Господи боже мой! неужели гг. Якубович и (особенно) Соколовский никогда не перестанут даже и из могилы мучить живых своими водяными виршами?[3 - Поэты Л. А. Якубович и В. И. Соколовский умерли в 1839 г.] Что за неугомонный народ эти поэты!.. Г-н Бернет некогда подавал надежды. Но ему суждено было на всю жизнь остаться тем, чем он обнаружил себя в то время, когда подавал надежды. Теперь, кажется, уже нечего от него надеяться. В «Метеоре» напечатал он вторую часть своей поэмы «Граф Мец»[4 - Первая часть поэмы Е. Бернета (А. К. Жуковского) «Граф Мец» была опубликована еще в 1837 г.], написанной им еще в 1841 году. Неужели он столько времени берег в своем портфеле эту кипу писанной бумаги?.. Что такое эта поэма? Мы ничего в ней не поняли и, вследствие этого обстоятельства, вспомнили эпиграмму старика Дмитриева:
Уж подлинно Бибрус богов языком пел:
Из смертных бо его никто не разумел[5 - Эпиграмма на С. |