По пути их следования мужчины и женщины, словно привидения, выходили из развалин и преклоняли колени, вторя собственными молитвами тем, что распевали флагелланты, и отбивали такт, нанося удары по собственным плечам, откуда начинала струиться кровь. Старый Плачидо Бранди и его сын тоже встали на колени и начали, подобно прочим, петь святые литании. Но стоило мученикам, искупающим свои грехи, поравняться с ними, как Марко Бранди прервал молитву и схватил отца за руку: в предводителе флагеллантов он узнал своего помощника Паоло, а в прочих участниках процессии — остальных членов банды; все они, как он полагал, должны были бы находиться в горах Калабрии и заниматься совсем другими делами, а не публичным покаянием.

Марко Бранди не поверил своим глазам; но, будучи сам слишком религиозным, чтобы отрывать своих собратьев от столь благочестивого занятия, довольствовался тем, что последовал за ними вместе с множеством людей, которые, видя рвение святых мужей, вторили им, распевая хвалы Господу и не сомневаясь в том, что подобная жертва смягчит гнев Божий. Подойдя к ступеням церкви, факелоносцы стали петь молитвы с удвоенной силой, а флагелланты ужесточили наносимые себе удары. Столь достойный пример нашел отклик у всех собравшихся: они преклонили колени, мужчины стали рвать на себе волосы, женщины — бить себя в грудь, матери — пороть своих детей, чтобы обеспечить им искупление на всю жизнь, начиная с невинных лет, когда грешить они еще не могут, и кончая годами старческой немощи, когда грешить они уже не смогут. Наконец, когда пение молитв прекратилось, факелоносцы первыми прошли в церковь; флагелланты поодиночке проследовали за ними, а Паоло, словно генерал, командующий отходом, шел последним; он уже было вошел в церковь, как вдруг Марко Бранди остановил его, схватив за руку. Помощник главаря, чья совесть, во-видимому, еще не до конца была чиста, несмотря на совершенное им покаяние, попытался высвободить руку не оборачиваясь, ибо посчитал, что было бы неблагоразумно обращаться лицом к человеку, столь недвусмысленно выразившему желание свести с ним счеты; но в эту минуту он услышал свое имя, произнесенное чрезвычайно знакомым ему голосом Марко Бранди.

— Атаман! — обернувшись, воскликнул он.

— Он самый, — ответил Марко. — Но какого черта вы тут делаете?

— Как видите, атаман, на нас снизошла благодать Божья и мы приносим покаяние.

— Меня это вполне устраивает, — заявил Марко Бранди, — так как я прибыл сюда, чтобы объявить вам о своей отставке, и сильно опасался того, что мне придется иметь дело с закоренелыми упрямцами.

— Поздравляю, атаман, с возвращением на путь истинный, — отвечал помощник, выражая тем самым свое полнейшее раскаяние, — но расскажите же, как вы оказались здесь, в то время как мы полагали, что вы или находитесь под стражей, или погибли.

— Тогда объясните мне, почему вы тут вырядились в рясы капуцинов, в то время как раньше на вас были плащи бандитов.

— Все верно, атаман; только зайдем в церковь, там мы будем чувствовать себя спокойнее, чем здесь. Я все время боюсь, что в толпе вдруг объявится какой-нибудь жандарм, считающий, что он совершит благородный поступок, схватив меня за шиворот, и поэтому, когда вдруг я почувствовал, как вы меня остановили, признаюсь, это меня ни в малейшей степени не успокоило: я в достаточной мере был сокрушен душой, чтобы покаяться, но еще не обрел столь прочной веры, чтобы стать мучеником.