Не смея оторвать взгляд от гостьи, Псковитинов наполнил её рюмку.

— Вы, я видела, изволили погреба инспектировать? И что же? Как нашли порядок? Всё понравилось? Есть какие-нибудь нарекания? Не проворовался ли опять кто?

— Порядок во вверенном вам доме считаю идеальным и достойным всяческих похвал, — не без восторга ответствовал он.

— Только прислуга сейчас. — Она рассмеялась, махнув ручкой.

— Ну, прислуга. — Псковитинов смотрел в чистое, без шрамов лицо Минкиной, находя его и привлекательным, и отталкивающим одновременно.

— Ты бы пожалел меня, Александр Иванович? Тяжко мне одной в зелёной гостиной в гробу-то лежать. Вопиют мои раны, обида гнетёт. Отчего эти изверги живут, а меня завтра зароют в сырую землю? Глупая босоногая девка будет воздухом дышать, цветы на поляне рвать, а я уж более никогда… — Минкина зарыдала, и плач её всё более походил на стон и рычание.

— Отомсти за меня, Александр Иванович, не то не будет мне покоя! И его сиятельство… Как он без меня?.. Ныне один, а завтра?.. Ужели забудет меня и с другою утешится?.. Нет, не хочу такого!.. Во мне ведь столько силы, столько жизни было, столько любви! Почему?! Почему?! За что мне участь сия?!! — Минкина пригубила рюмку с вином, по подбородку потекло красное… вино ли? Кровь? Неожиданно её лицо начало меняться: лопнули губы, открылась, подобно кровавой пасти, страшная рана на шее, другая, поменьше, — на груди… Изрезанные пальцы трепетали, изгибались в неестественных направлениях, словно бы пытаясь оттолкнуть нож, закрыть, закупорить раны… Минкина вся сочилась кровью, слепо глядя в пустоту и вновь, и вновь пытаясь поймать окровавленными руками невидимый нож. Рана, зияющая на горле, распахивалась всё шире и шире, так, что голова уже откинулась вбок и назад, соединённая с остальным телом тонким лоскутиком мертвенно-белой кожи, вот-вот готовая оторваться под собственной тяжестью.

«Голова на ниточке» — вот что значит сие выражение!..

— Помоги мне, Александр Иванович! Спаси меня, соколик ясный! Век Бога молить буду!

Псковитинов проснулся оттого, что Селифан тряс его за плечо.

— Пора вставать, барин. Грех опаздывать.

Псковитинов взглянул на бутылку, она оказалась открытой, в рюмке на донышке оставалась капелька вина. Свою рюмку, как в прошлый раз, коварная покойница забрала с собой.

Странное дело, Псковитинов никогда не считал себя излишне ранимым или впечатлительным, да и дела об убийствах он уже с успехом распутывал, лет-лет и памяти нет. Отчего же в этот раз, он вторую ночь видит во сне бродящую по комнатам покойницу? Мало того, судя по внешней усталости и издёрганности обитателей дворца в Грузино, остальные тоже спят далеко не снами праведников. Любопытно было бы расспросить, не являлась ли Минкина кому-то ещё.

Вода для умывания была согрета, и камердинер уже стоял с полотенцем на изготовку.

Умывшись и побрившись при помощи того же слуги, Псковитинов вышел в общую с Корытниковым гостиную, которую они использовали под помещение для произведения дознаний, и застал там умытого и одетого Петра Петровича. Тот уже написал приказ в ближайшую управу о выделении конвоя до Новгорода, и теперь собирался передать одному из приставленных к ним Аракчеевым адъютантов.

— Сколько человек ты собираешься отправить в Новгород? — поинтересовался Корытников, перечитывая текст.

— Двадцать два. — Псковитинов попросил Селифана найти кого-нибудь из адъютантов и доставить к ним.

— Кому же так повезло?

— Трое садовников действительно могли ничего не слышать. Не слышали же вчера криков мужики, занятые погребальной плитой. А вот горничная Иванова, пастухова дочка, имела зуб на Минкину за сосланного в Сибирь родителя.

— Так её же там не было! — не поверил приятелю Пётр Петрович.