Огнестрельного оружия он не любил, да и обрез, пусть его и можно спрятать под одеждой, всё же доставать слишком долго. Не было у Кардаша достаточного опыта и нужной сноровки, чтобы мгновенно с ним управиться, а пистолетные патроны оставались лишь у Серпа. Но Иван Андреевич не зря закончил мехмат, да и голову с руками он имел соответствующие. Поэтому втайне от всех он разработал и смастерил нечто вроде пики, действующей по принципу выкидного ножа. Только пружина в его устройстве была куда мощнее, а двадцатисантиметровое стальное жало пики – длинней большинства лезвий. Силы удара хватало, чтобы пробить насквозь полудюймовый фанерный лист. Крепилось устройство в левом рукаве замызганного, некогда серого, с разлохмаченными полами пальто, которое и надел сейчас поверх двух рубах и растянутого «безразмерного» джемпера Кардаш. Ножны с тесаком он нацепил под пальто тоже. И, разумеется, переложил в его внутренний карман блокнот с карандашом.

Затем он подошел к большому, в полстены, потускневшему, с лохмотьями отслоившейся амальгамы зеркалу и равнодушно посмотрел на свое отражение. Коренастый, а из-за кучи одежек и вовсе выглядевший квадратным, с багровой лысиной, покрытой, словно белесой щетиной, струпьями мужчина смотрел на него с той стороны мутного стекла маленькими, светлыми, близко посаженными к широченному, похожему на бугристую картофелину носу, глазами. Высокий лоб с едва заметными седыми волосками бровей прореза́ли, как грубо вспаханные грядки, многочисленные морщины. Две глубокие неровные складки, тоже будто вырытые лопатой, опускались из-под пористых щек к маленькому, со сморщенными бесцветными губами рту.

Скажи ему кто-нибудь лет тридцать назад, что в пятьдесят с небольшим он будет выглядеть столь омерзительно – утопился бы близ любимого Гизель-Дере в море. Сейчас же собственный облик не вызывал у Кардаша абсолютно никаких эмоций. Тот, прежний Иван для него давным-давно умер. А для древнего трупа он выглядел вполне себе прилично. Жаль лишь, что волос совсем не осталось – голова мерзнет. Иван Андреевич достал из покосившегося серого офисного шкафа черную вязаную шапочку, натянул на лысину и вышел из комнаты.

Он собрал в самом большом помещении – бывшем операционном зале банка – всю свою команду, всю тридцатку единомышленников, за исключением троих: один охранял зал снаружи, еще двое контролировали вход в здание.

Здесь имелись стулья, но никто из бойцов не стал садиться, все чувствовали, что услышат сейчас нечто важное – еще ни разу их командир не объявлял «общий сбор» и никогда еще, пожалуй, он не выглядел настолько собранным и серьезным, несмотря на его нелепое, совсем уж не по погоде одеяние. Впрочем, к этому «пунктику» Кардаша его подчиненные настолько привыкли, что воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Надень тот сейчас, к примеру, обычный костюм или останься в единственной рубахе и брюках – это вызвало бы куда большее удивление.

Иван Андреевич обвел собравшихся взглядом и удовлетворенно кивнул. В зале царила полная тишина. Нельзя сказать, что Кардаш настолько зашугал своих людей, что те боялись в его присутствии пошевелиться. Да, он был со всеми строг, но никогда не опускался до непотребного ора и уж тем более – рукоприкладства. Если и наказывал – то исключительно по делу и соразмерно с тяжестью проступка. А когда было за что похвалить, непременно это делал. Всё это плюс те умения и знания, которыми делился Иван Андреевич с подчиненными, и оказало на них влияние куда более действенное в плане дисциплины и послушания, чем беспредел остальных командиров. Кардашевцы всё это видели, а поскольку Иван Андреевич собрал возле себя изначально не самых глупых людей, то и прекрасно всё понимали.