Скелеты, где целые, где разобранные падальщиками на запчасти, в рваной истлевшей ОЗК нашлись в каждом «Рыболове-охотнике». И у каждого в голове отыскались входные-выходные от контрольного… звонка в голову. И самого популярного калибра: пять-сорок пять. Такие дела. Стоило винить в чем-то людей, сейчас рулящих Советской? Хаунд точно не винил, на войне все средства хороши, а удар в спину и есть удар в спину. Да и мало ли, как оно тогда сложилось, в самом начале?

Светло-серые и бежевые стены, кое-где просматривающиеся через копоть, угнетали. Дома в округе стояли старые, выстроенные по большей части после Великой войны, и жили в них старые люди. Много старых и не очень богатых людей. И сейчас, оказываясь на улицах Советского района, от сталинских пятиэтажек по Победе и до двухэтажных времянок ближе к Промышленности, Хаунд не удивлялся безглазым домам. Рамы и двери, чаще всего так и оставшиеся деревянными, здесь вытащили полностью, протапливая все печки метро.

На месте старого парка Дружбы, на свою беду когда-то разбитого прямо у станции, остался только скелет какого-то здания в середине, а ржавые змеи американских горок, видневшиеся у Дыбенко, идущей поверху и параллельно улице Гагарина, кончавшейся у Советской, так и говорили: дерево есть лучшее топливо. Вырубленный парк тому подтверждение.

Но кое-где гладкие плиты отчетливо виднелись, заметно светлея через копоть и нагар. Суровая была станция Советская. Прямо как ее караулы, встречавшие путников с лихой и немного анархичной Спортивной.

– По одному выходим, баулы распаковываем, сумки открываем, оружие разряжаем. – Мансур, высокая громада, не прячущая лысую макушку, прохаживался у края платформы. – Быстрее!

– А чо такое, чо, а?! – зачастила тетка-перекупщица, везущая со Спортивной рулоны пряжи, продающиеся там по совершенно подозрительным ценам. – С каких пор…

– Рот закрой! – рявкнул Мансур. – А то подбирать будешь.

– Чо?!

– Не чо, рожа твоя нерусская, а что! – Мансур, татарин в двадцать каком-то поколении, продемонстрировал кулачище. – Зубы, епта!

Черно-красные, старательно сберегаемые мундиры оказались ближе, жадно смотрели на тетку широкими раструбами «ксюх». Тетка решила дальше не спорить. Наверное, не хотела питаться одними затирухами и жидкими кашками.

– Хаунд! – рявкнул Мансур. – Оружие разряди.

– Я пустой, – оскалился Хаунд, – стал бы сюда ехать, на рожу твою глядеть…

– Не соскучился, что ли? – поинтересовался Мансур.

– А чего по ней скучать, думкопф? – Хаунд оскалился шире. – Даже скучно. Ты опять хочешь на руках побороться, йа?

Патрульные и немногочисленные зеваки загудели. Спор у этих двоих длился давно, и Мансур все пытался взять верх. Но… Но не выходило.

– А чего? – оскалился в ответ татарин. – Что против твоего топора поставить, нелюдь?

– Две полных заряда пороха под мой барабан и пули. – Хаунд пожал плечами. Если дурак сам желает опозориться в черт знает какой раз, почему нет? – И…

– Отставить! – рявкнул, подходя, Щербаков. – Мансур, в прошлый раз ты сколько ручонку свою хилую лечил? Хаунд, увижу, с кем армрестлингом занимаешься, – ходу тебе больше сюда не будет. Дело есть какое?

– Патроны снарядить, йа… – Хаунд с огорчением проследил за расстроенным Мансуром, уходящим за колонны. Да, в прошлый раз у него что-то хрустнуло, натюрлих. – Так я пойду?

– Иди-иди, Воронков еще работает.

Воронков еще работал, как и всегда, впрочем.