– Иди-иди, Воронков еще работает.

Воронков еще работал, как и всегда, впрочем. Это хорошо. С Кировской до Юнгородка запросто могло не оказаться транспорта, и тогда идти верхом. А там… Хаунд хотел пройтись без напряга и лишних потраченных нервов. Не то чтобы он боялся за свои нервы, они-то как стальные канаты, не… Просто хотелось немного уравновешенного спокойствия и порядка.

Торговцам и мастеровым на станции выделили место сразу у въезда со Спортивной. Если подумать, вполне логично. Вестибюль на станции издавна работал только один, на противоположной стороне. А здесь – огромный простенок из гофрированного листа, кучи мусора за ним. Открывать его и освобождать драгоценное место жители Советской не решались до сих пор. Сильна была память о неведомой заразе, заползшей с такого же медвежьего угла на Кировской. Выжила тогда ровно треть станционных.

– Цивилизация… – Хаунд, выжидая успокоения броуновского движения на рыночном пятачке, мотнул башкой, накрытой капюшоном. На Советской, так уж вышло, случилось одно из последних нападений роли. И мутантов тут, скажем так… не жаловали очень сильно.

Ничего нового, доннер-веттер, все как под копирку.

Три развала всякой дребедени, от выпрямленных и даже подчищенных в бензине гвоздей до нескольких запаянных чайников с содранной эмалью, топоров на кривых топорищах, выстроганных местными рукожопами или умело наваренных единственным мастером-сварщиком с Кировской.

Отдельная палаточка, поделенная пополам для примерки одежды. Одежду шили чуть дальше, в подсобке за платформой. Тут только примеряли, подгоняли и продавали уже готовое платье. Тут же, никогда не отдыхая, согнувшись дугой за собранным из трех-пяти, притащенных отовсюду, работал Чен. Старый, мать его, Чен-китаец, лучший сапожник по эту сторону границы Города и Безымянки. Хаунд, покосившись на собственные высоченные говнодавы на подошве из автомобильной покрышки, с защитными щитками на ремнях, незаметно положил старику в карман пачку переданных Кротихой, или как там ее, патронов. И три ампулы обезболивающего, пригодится. Почему так поступил? Просто так. Старик ему нравился. Чен кивнул, не отрываясь от чьих-то ботинок.

В будке, занавешенной плащ-палаткой, происходило чудо. Ну или мучения напополам с садизмом, это уж как пойдет. Рядом с красным крестом красовалась лицензия, выданная самой Марьпалной и свидетельствовавшая, что тут врачуют с применением ее спасительных средств. Правда то или нет, станционные не проверяли. Верили тупо, как верят в плацебо. Хаунд, лично сдавший недавно перебравшемуся в город откуда-то с востока Зазе упаковки давным-давно просроченного новокаина, оскалился. От удовольствия выслушать очередные вопли и наблюдать будку, ходящую ходуном.

Заза Цицишвили, явно удравший от кого-то серьезного из куда как благополучного железнодорожного Кинеля, пациентов не любил. Он любил вкусно пожрать, бухануть под настроение и телочек. Телочек он любил больше всего, обходились они в копеечку и усато-грудасто-волосатый красавец с носищем, как у маленького крыложора, ликвидировал проблему единственным доступным методом: демпинговал стоимости услуг Клинической, вдвое понизив цены на все свои.

Как правило, большая часть пациентов с удивлением узнавала о найденных на обеих челюстях страшных бедах, как-то: киста, саркома, абсцесс того или иного периода воспаления с формой… И, само собой, лечить весь этот сраный букет следовало радикально. То есть, вот ведь, удалить на хер половину оставшихся с рождения зубов. И стоит… всего ничего… почти. Вот прям как сейчас.

– Долотом работает, – уважительно прошептал какой-то дед, – ух…

Тетка, сидевшая рядом и слушавшая страдальца за занавеской, побледнела и осыпалась. Хаунд, чуть не подавившись смехом, пошел дальше, куда и собирался.

Воронков, квартировавший и работающий в одном месте, пользовался на всех станциях Безымянки заслуженным авторитетом.