Появилась она как-то вдруг и слишком быстро. Скромница. Лет двадцати пяти на вид, не больше, с потухшим взглядом и стандартной просьбой для старой девы. На суженного ей погадать. Пусть будет «на суженного», одиночество никого не красит. Найдет она себе пару, так кому же будет хуже?

Карты сами собой легли в руки. Стало вдруг спокойно, тихо как-то, лишь шуршали в моих руках старый картон и одноразовый платочек — в нервных пальцах клиентки. Но разложив карты, я глазам своим не поверила. Посмотрела на усталое, посеревшее лицо, без следа косметики, на ее явно крашенные, но уложенные в строгий пучок золотистые волосы, на строгое темное платье, не показывающее ничего лишнего, и холодно спросила:

— Если так семьи хочешь, то зачем на панель пошла?

Попала. Боже, как же я точно, увы, попала!

Женщина вспыхнула как маковый цвет, потом вдруг побледнела, отчего родинка над ее губой стала более видной. Но возражать как-то не стала. Красивая, кстати, родинка… как там в «Гардемаринах»? «Роковая мушка».

— Натали тебе проболталась? — прошипела она после долгой, видит Бог, долгой паузы. И мучительной, думаю, для нас обеих.

— Да не Натали, — ответила я, вновь пробежавшись взглядом по картам. — Хотя понимаю почему. Ты к такому привыкла. Когда отец в спальню начал захаживать? Когда тебе двенадцать стукнуло?

И захотелось вдруг проклясть свой дар, свою способность «видеть». Вот для других она скромница, красавица, наверное, умница, так почему же у меня по жизни не как у людей-то, а? Зачем мне видеть нутро чужой боли? Чтобы туда нырнуть?

— Не отец, отчим, — отрезала она. — С десяти. Да, не Натали, я это никому не рассказывала. И в самом деле ты ведьма.

Ведьма. Ишь ты, первая же клиентка увидела, а Игорь так и не разглядел. Все ж мы, бабы, прозорливее будем.

— Не будет тебе женского счастья, — ответила я, посмотрев на карты. Конечно, могла соврать. Могла бы наплести в три короба, но врать мы не приучены. А, может, и зря. — После третьего аборта детей у тебя не будет никогда. А за детей тех ты будешь до конца жизни расплачиваться, — я перевернула еще одну карту. — Даже больше, чем за панель. Ведь последний ребенок был не от клиента.

Женщина заметно побледнела.

— Тебе был дан шанс выкарабкаться из этого болота. Тот мужчина был готов на все…

— Он знал.

— Любой когда-нибудь узнает.

— Он бы меня возненавидел. Рано или поздно. А я могу все пережить… но не его ненависть.

— Пусть будет так, — ответила я. — Знаешь… теперь поздно что-то менять или искать счастья. Тем более, тебе осталось не так уж и много. Наркотики проели тебе нутро, а лечиться ты не хочешь… не видишь в этом смысла, не так ли?

Она отвернулась.

— Ты уже не можешь исправить, но пока еще можешь закончить жизнь достойно.

Нет, я честно не люблю читать нотаций… но карты врать не давали. Разговорились, чтоб их, почувствовали сложную судьбу. И меня несло на волнах этой судьбы, потому и учила я эту «девочку», потому как старше она меня, а все равно — потерявшаяся во взрослой жизни девочка.

Мне все же, наверное, везло. Ей вот — нет.

— Ни черта ты не знаешь! — вскочила вдруг она. — Слышишь! Чистенькая, довольная собой девочка! И выросла ты, небось, с родителями, в теплице!

— Может и так, — я собрала карты.