Бить на время перестали. Я уже не различала, где болело, а где не совсем, мне казалось, что болело все. И даже дышать было больно, а пошевелиться — нереально. Даже головы поднять — нереально.

И тогда вдруг коричневые ботинки с красными разводами моей крови исчезли и появились другие — черные, вычищенные настолько, что я могла видеть в них свое неясное отражение.

— Круто с тобой, девочка, — с легкой иронией сказал холодный голос.

Я не сразу поняла, что обращаются ко мне. Не сразу поняла, что тот, ботинистый, терпеливо ждет ответа. Не сразу до меня дошло, что его ладонь ласково погладила мою раздувшуюся щеку, и боль сразу стала почему-то меньше. Настолько, что я смогла соображать почти нормально.

— Издеваться над раненной некрасиво, — скорее по привычке съязвила я. — Лучше добей.

А, может, точно добьет?

— А за этим дело не станет, когда ты мне расскажешь все, что знаешь.

Я засмеялась.

— Боже, вы тупые? Ничего я не знаю! Никого я не покрываю.

Я подняла голову и узнала того самого высокого из машины. Явился-таки, какая радость. И впервые я смогла разглядеть его во всех подробностях, запоминая каждую черточку совершенного лица. В могилу унесу, но и оттуда ненавидеть буду.

Красив, сволочь. Не так, как Анри и Владэк, не красотой тела, а красотой ума, когда уже само тело кажется оболочкой, одеждой, шуршащей оберткой. А за ним такой свет интеллекта и внутренней силы, что ослепляет. Даже в моем невменяемом состоянии.

Такому и уродом быть, никто не заметит. Наверное, в другом месте и в другое время я могла бы в такого влюбиться. Не как в партнера, как в учителя, в человека, которым жаждешь восхищаться, на которого так хочешь быть похожей. Но сегодня у меня только одно желание — ненавидеть.

Гад, одним словом. И мой палач.

— Кто вы? — прохрипела я. — Чего хотите?

— Ты, а не вы, девочка, — поправил он, присев на краешек стола. — Я не люблю ваших глупых, человеческих условностей.

Человеческих? Ха!

— Бессмертный. Так чего тебе от меня-то надобно, старче?

Ты жеж сволочь, не проймешь. Даже не пошевелился, будто и не было попытки уязвить, ужалить побольнее. Увы, так просто умереть мне не дадут…

— Ты удивишься, — он еще раз ласково провел пальцами по моей щеке.

Тонкие красиво вылепленные губы его растянулись в издевательской улыбке. И я вдруг поняла, что можно бояться еще больше. И еще, и еще, по резкой нарастающей, когда остается в этом мире даже не боль — только ошеломляющий страх. Ничего больше. Только страх.

— Твоего убийцу. Мне. Нужен. Твой. Убийца.

— Я не знаю, — прошептала я, не понимая, чего от меня хотят. — Я же говорила… пожалуйста, поверьте.

Последние слова я произнесла рыдая от бессилия и ужаса. Только не опять…

— Непослушная девочка, — почти нежно сказал он. — Я же приказал говорить мне ты…

Я задрожала. И ударил. Не физически, ментально. Так, что на миг заболела каждая клеточка.

— Попроси еще раз.

— Прошу… поверь, — послушно выдавила я разбитыми в кровь губами. От страха, медленно переходящего в ужас, даже телесная боль стала казаться неприятной занозой где-то в глубине сознания.