Я тараторила без остановки. В кои-то веки Пия ни к чему не цеплялась, хотя я закидывала ей массу наживок. Надо ж, как странно, подумала я. Она уставилась вверх, будто искала глазами флаг на школьном флагштоке.

А потом вдруг сказала:

— А что ты посоветуешь тем, кто не хочет заниматься сексом, но удержаться не может?

— Ты имеешь в виду жертв насилия? — удивленно спросила я.

Немного помолчав, Пия ответила:

— Если есть кто-то, с кем тебе спать не стоит, но удержаться от этого нет сил. Ты превращаешься в дрозофилу, как только… как только видишь его пальто.

— Электрошокер, — ответила я. — Думаю, в таких случаях он помогает.

Я была не в духе. А Пия хотела не просто потрепаться, а поговорить о чем-то важном, при этом не называя вещи своими именами. Но мне казалось, что именно я нуждаюсь в сочувствии и поддержке. Ведь на этот раз досталось мне.

Пия ничего больше не сказала, хотя у меня внутри все сжималось от жалости к самой себе.

Я много раз горячо раскаивалась в том, что тогда не дала ей высказаться. Что она имела в виду? Какое еще пальто? В тот год ни один из наших парней в пальто не ходил. Впрочем…

АПРЕЛЬ

Власть в клетчатой шапочке

Хоть я и обходила Хенрика за версту, не скажу, что в школе его считали заморышем. У него была своя ниша.

Во всей параллели один только Хенрик был политически сознательным юношей. Обычно он читал доклады о рыночной экономике. Говорят, он даже читает передовицы и биржевые сводки в газетах.

Другим политически сознательным человеком был Магнус, который выступал за рабочий народ. (Я так понимаю, рабочий народ — это те, кто ходит в кожаных куртках, носит в заднем кармане гаечный ключ и не может отмыть руки от машинного масла.)

Мне всегда казалось, что меня эти разговоры не касаются. Да и остальным девчонкам тоже, мы не участвовали в этих дискуссиях.

Но однажды меня угораздило попасть в самую гущу событий.

Разумеется, все из-за Пии. Дело было в начале апреля. Мы уже полчаса сидели в школьной столовке, изучая газеты в поисках интересных статей, которые можно было бы обсудить на обществоведении.

— Что за дурацкая мода! — возмутилась Пия, ткнув пальцем в фотографию, на которой был изображен премьер-министр в спортивном костюме. — Теперь не разберешь, где члены правительства, а где забулдыги из глубинки. То ли дело раньше! Король был в короне, владелец фабрики носил высокую шляпу, курил сигару и держал слуг. Это гораздо честнее, чем притворяться, будто все равны только потому, что раз в три года мы можем проголосовать на выборах. Премьер-министр не должен носить спортивный костюм!

Сидевший неподалеку Магнус, вздрогнув, уставился на Пию. Он тихонько кашлянул, давая понять, что сейчас прозвучит серьезное выступление.

— Значит, ты считаешь, нам надо вернуться к самодержавию? Пусть король безнаказанно рубит головы непокорным крестьянам? А торпари пусть стоят на пороге с протянутой рукой и по любому поводу клянчат разрешение у землевладельца?

— Да при чем тут это? — миролюбиво ответила Пия. — Я просто хочу видеть, кому принадлежит власть. Понимаешь, а вдруг они ходят среди нас, как обычные смертные? Вот встречу я в Стокгольме на улице какого-нибудь коротышку, а он владеет половиной всей экономики Швеции. В перерыве за чашечкой кофе он переводит деньги за границу, и твой папа теряет работу, а ты разоряешься.