— Как к чему! Если это что-то естественное, значит, его можно записать в виде формулы, е равно эм це в квадрате, сам знаешь, и отправить прямиком в учебник по физике. А если это из области сверхъестественного, то нам надо открыть здесь небольшую церквушку, а тебя назначить пастором. Коленопреклонение, глядя на биржу, — три раза в день, мессы, в духе «Токио плюс ноль целых, пять десятых… Нью-Йорк, минус один…»

Народ засмеялся, Хенрик покраснел.

— Но если все так, как я подозреваю, — продолжила я, — то за рыночной экономикой стоят реальные люди. Они зарабатывают огромные деньги на своих биржевых скачках. Эти люди сочиняют законы, по которым нерентабельно все то, что делает жизнь обычных людей удобнее и приятнее — например, дешевое медицинское обслуживание, хорошие школы, социальные службы и так далее, — и они вычеркивают все это из жизни, а вместо этого производят танки и пушки!

У Магнуса челюсть отвисла. Не зная, что возразить, он хватал губами воздух с таким видом, будто я у него что-то украла. А Хенрик набрался храбрости и сказал:

— Что за фантазии, посмотри на вещи реально! Рынок просто отражает наши истинные потребности. Если б не было спроса, то все это не стали бы производить, ведь это и есть рыночная экономика. И они, между прочим, платят за то, чтобы ты была сыта и одета! Мы производим пушки и автомобили, которые продаем за рубеж!

— А ты подумал о тех, кто оказывается на другом конце этих пушек? О тех, кто получает гранатой по башке? О тех, кто забесплатно пашет на банановых плантациях ради нас, вместо того чтобы добывать еду собственным детям? Их гораздо больше, чем просто «мы», у которых есть «истинные потребности». Но ты, Хенрик, продолжай в том же духе, отстаивай рыночную экономику. Авось будешь в школу на «феррари» ездить и носить шелковый галстук с ручной росписью!

Тут все уже откровенно заржали. Вообще-то Хенрик совсем не похож на молодого льва с финансовой биржи. Не знаю, почему он все время их так упрямо защищает, словно старый бульдог.

Народ стал расходиться. Было уже не смешно. Хенрик сидел, опустив голову, и щелкал шариковой ручкой. Вдруг я заметила, что его темные волосы как-то странно подстрижены, как если бы его стригла мама, которая не особо умеет это делать. Манжеты и воротничок на рубашке обтрепались, будто их стирали много раз. Я подумала, что нечасто видела Хенрика в разных рубашках.

Н-да, сложно было представить его за рулем «феррари» и в шелковом галстуке. Поэтому все и смеялись.

Вот, оказывается, почему шутка получилась удачной.

Пия посмотрела сначала на него, потом на меня. Затем, поджав губы, призывно кивнула в сторону Хенрика. Она считала, что мне надо поговорить с ним.

— Ты думаешь? — пропищала я.

Она не ответила, но хрюкнула так, будто была не на шутку больна.

Я знала, Пия имеет в виду, что, если я сейчас не закрою эту тему, мне самой потом будет не по себе. Мне вдруг подумалось, что мы с Пией понимаем друг друга без слов, нам достаточно одних только жестов. Мысли у нас были одни и те же, к тому же мы прекрасно знали друг друга. Так мне казалось. Словно мы были сиамскими близнецами с общим кровообращением. Когда одного из них отрезают, никакой гарантии, что другой выживет.

Делать нечего. Я подошла к Хенрику и села рядом.

АПРЕЛЬ

Турнир по армрестлингу среди инвалидов

Хенрик сосредоточенно рассматривал то, что некогда было булочкой с изюмом и корицей. Он разделил ее на разные составляющие: изюм в одну кучку, сахар и крошки в другую. Получилось очень аккуратно и забавно, но совершенно бессмысленно. Теперь он проделывал между ними маленькие дорожки при помощи пластиковой ложки.

Когда я уселась рядом, он даже не поднял глаз.