Может, надо было ей рассказать про мистера Фринка. Тогда, по крайней мере, хоть ясно было бы, почему я отказываюсь. Но она ничуть не меньше бы злилась. Дулась бы в сознании своей правоты. И хотя от посещения банка меня бы, очень возможно, избавили, мне бы это все равно вышло боком. И я не стал ничего говорить.

— Хорошо, — говорит она. — Чек останется в ящике. Посидим без еды.

— Ну, я-то перебьюсь.

— Не сомневаюсь. Исхудаешь, как… как Ганди, пока не уступишь. Упрямый осел.

— По-моему, не тебе меня называть упрямым ослом. Уж кто бы говорил. Не будем из-за этого ссориться, Айва. Правда. Я пойти не могу. У меня есть свои причины.

— Ах, конечно, Причины и Принципы. С большой буквы, — и она выводит по воздуху большое П.

— Не будь дурой. Думаешь, очень приятно, когда подходишь к окошечку, а тебя гонят взашей?

— А ты точно не ввязался там в склоку? — спрашивает она проницательно. — У меня возникают кой-какие догадки…

— Догадки твои неверны. Вечно ты делаешь самые неприятные умозаключения. Да я бы… если б я захотел… Нет, ладно.

— Ну?

— Я бы много чего сказал.

— Например?

— Ты меня гоняешь по таким делам, о каких раньше не заикнулась бы. И откуда вдруг взялся этот страх ограбления? По-моему, ты все это просто придумала. Годами носила деньги, и побольше, между прочим. Вдруг испугалась. Нет, тебе надо, чтоб я был на посылках.

— На посылках?

— Да.

— Нет уж, давай договаривай. Тут, безусловно, кроется какой-то твой принцип.

— Мне не до шуток, Айва. Времена изменились. Ты теперь у нас единственный кормилец, и, может, ты сама не сознаешь, но тебя злит, что я торчу дома без дела, а ты каждое утро тащишься на работу. Вот ты и придумываешь, чем бы меня занять. Чтоб харчи оправдывал.

— Ну, знаешь, уж это… — Айва побелела. — Никогда не известно, что ты выкинешь. Все тихо-мирно, и вдруг ты выдаешь такое… такое… Это ужасно — то, что ты сказал.

— Но это, между прочим, правда.

— Неправда!

— Это у тебя подсознательное, Айва. Я тебя не виню. Но ты добытчик. И в конце концов это не может на тебя не влиять…

— Это ты, ты на меня влияешь. Я просто заболеваю из-за тебя.

— Нет, ты выслушай, Айва, — не унимаюсь я. — Я не выдумываю. Я это постоянно чувствую, вижу. Я знаю, тебе неприятно, что это правда, но это тем не менее правда. Ты исходишь из того, что мне делать нечего. Каждое утро оставляешь десяток инструкций. Кстати, только что ты отметила, что я читаю газеты.

— Как ты все выворачиваешь. — Она почти стонет.

— Это тебе кажется.

Она нащупывает носовой платок.

— Стоит мне заикнуться о чем-то, что тебе не нравится, и ты начинаешь рыдать. Ты хочешь, чтоб я помалкивал?

— Да разве ты смолчишь, когда тебе кажется, что тебя оскорбляют? Нет, на это я не рассчитываю. По-твоему, все только и думают, как бы тебя поэксплуатировать. Даже я… — У нее срывается голос.

— Вот, так всегда, когда я затрагиваю неприятную тему. Я просто пытаюсь проанализировать кое-что, чего ты, видимо, сама не замечаешь. Я думал, тебе интересно. Раньше ты против этого не возражала.

— Раньше ты никогда не был таким мелочным и злым. Ты… Тут она расплакалась.

— Господи боже! Неужели невозможно поговорить без потока слез! Тебе хорошо плакать. А что мне прикажешь делать? Я ухожу. Мне бы уйти навсегда. Это не жизнь. Да прекрати ты эти слезы!

Она честно попыталась перестать; усилия ее разрешились нелепым вырвавшимся из горла звуком.