— Веню Гуся прижучили.

— Давно пора, — сказала Люська, — Жлобина тот еще!

— Сильно побили? — спросил дядя Жорик.

— Да нет. Пару зубешек вынули. Не знаешь, кто такой — этот громила азиатский?

Жорик ритуально заглянул под стойку.

— Из самых крутых. Две тачки с охраной всегда дежурят на дворе.

— Да-а? — оживилась Люська, — Может, познакомишь?

— Нет, Люсенька, это не для тебя. Он вроде больше по мальчикам.

— Ну что за мужики пошли, — огорчилась красавица, — Никакой духовности.

Через пять минут я вышел на улицу.

Москва ночью — мертвая зона. Впрочем, такая же она и днем, хотя это не так заметно. Сбивают с толку потоки машин, разукрашенные иномарками, и множество бодрых, сытых, оживленных молодых людей обоего пола, которые носятся по городу как очумелые. Но сам город уже мертв. Мне больно об этом говорить, потому что я коренной москвич и все человеческое в великом городе исчахло на моих глазах.

Ночью, в полудреме, Москва всеми своими порами источает гниль и ужас. Злодейство для нее не новость. Веками кого только не мучили, не пытали и не убивали в ее сокровенных закоулках, но Москва не горевала, ей всегда удавалось, встрепенувшись, стряхнуть с себя мерзость человеческих деяний, когда они достигали вопиющего предела. Сегодня впервые она не сдюжила, и нарядные пестрые гирлянды западной рекламы, навешанные на полутруп, придавали ее тихому умиранию зловещий оттенок.

Эта ночь была особенной. То ли я все же чересчур понервничал в проклятом притоне, то ли вообще немного устал к сорока годам, но ехал на своем стареньком «жигуленке» через Москву, как через тоску, точно плыл по воздуху, в каком-то сонном отупении и даже не был уверен, что направляюсь именно в свою одинокую холостяцкую берлогу на Профсоюзной.

Свернув к кинотеатру «Улан-Батор», откуда рукой подать до моего дома, я заметил в одной из телефонных будок женскую фигурку и, проехав по инерции еще немного, невольно затормозил. Надо сказать, если я и был когда-то искателем приключений подобного толка, то очень давно. Но мираж все тянулся, и эта нелепая женщина посреди глухо уснувшего (умершего?) города вписывалась в него как нельзя лучше. Я глядел на нее через стекло. Тоненькая, странно замершая, с неразличимым в полумраке лицом. Третий час ночи. Кто она могла быть? Одурманенная наркотиком ночная фея? Несчастная беженка из страны победившей демократии, не ведающая пути? Современный призрак дамы с камелиями? От ее таинственного присутствия в двух шагах от моего дома веяло очарованием скорой или уже случившейся беды. Кряхтя и засыпая на ходу, я выбрался из машины и подошел к будке. Женщине (или девушке?) было на вид лет двадцать пять — худенькое, большеглазое личико.

— Привет! — сказал я. — Лишнего жетончика не найдется?

— Вы хотите позвонить?

— Конечно, но все закрыто. Негде жетон купить.

Чтобы ее не напугать, я не подошел близко и говорил чуть виноватым тоном, как человек, который сознает, что его поведение неприлично, но его вынудили к этому чрезвычайные обстоятельства. Опасения оказались напрасными: девушка не испугалась.

— Ничем не могу помочь. У меня было два жетона, но автомат их проглотил.

Она не была похожа на проститутку, и улыбка у нее была хорошая.

— Да? — удивился я, — И чего же вы теперь ждете?

— Не знаю. Я задержалась в гостях и опоздала на метро.

— Поезжайте на такси.

— На такси у меня нет денег. Я далеко живу.

— Что же, вы собираетесь стоять здесь всю ночь?

— Ну и что такого? Осталось-то часика три. Сейчас лето, не замерзну.

— И вам не страшно?

— Страшно, конечно, да что поделаешь.