Анатолий Афанасьев. Между ночью и днем
Часть первая ДУРЬ
В игорное заведение под названием «Три семерки» я вошел около девяти вечера, а через час остался без гроша. Просадил ровно пятьсот тысяч. Карта ложилась с каким-то удивительным паскудством: «шаха» шла вразнобой, а масть обязательно выпадала против трех тузов у партнера. Немного озадаченный быстротой проигрыша, я переместился к автоматам и там уже без затей «слил» загашник — сто долларов, отложенных на черный день. После этого — увы! — устроился на высоком стульчаке за стойкой бара, и седовласый осетин дядя Жорик налил мне в долг разгрузочные сто пятьдесят граммов коньяку. — Чего-то редко бываешь, — заметил сочувственно. — Дела, — ответил я. От коньяка на голодный желудок по телу прокатился ровный жар и комната, наполненная людьми и электричеством, слегка покачнулась. Рядом, посасывая через трубочку шампанское, скучала девица Люська, потрепанная профессионалка из обоймы здешней обслуги. С Люськой мы были шапочно знакомы и раза два уже сговаривались при случае скоротать вместе вечерок. — Что, Санчик, продулся? — Не то слово. Вылетел в трубу. У тебя нет случайно пушки в сумочке? — Зачем тебе пушка, дорогой? — Как зачем? Дворяне в таких случаях стреляются. — Ты разве дворянин? — Обижаешь, подружка. Я взглянул на свои руки: пальцы слегка подрагивали, как лапки подыхающего на солнцепеке краба. Дурной знак. До сорока не дожил, как нервы пошли вразнос. — Дворяне действительно стрелялись, — мечтательно вздохнула Люська, — Но не из-за денег, дорогой. Они стрелялись, когда была задета честь. Сегодня это понятие сугубо архаическое. До того как утвердиться в самой престижной рыночной профессии, Люська окончила филологический факультет и несколько лет корпела в библиотеках, вымучивая диссертацию на какую-то заумную лингвистическую тему. Сейчас-то она процветала, а в те годы, по ее же словам, была дурнушкой и бумажной крысой. И все же некая щемящая, трогательная нота осталась звенеть в ее душе от тех лет, выброшенных псу под хвост. Пожалуй, у нее можно было стрельнуть тысчонок двести, чтобы доиграть пару конов. — Хозяин у себя? — спросил я у бармена. Жорик для приличия оглянулся по сторонам и молча кивнул. В кислом настроении я вошел в кабинет, обставленный как приемная министра. Гоги Басашвили о чем-то беседовал с двумя бритоголовыми нукерами, и по выражению их лиц было видно, что разговор неприятный. Увидев меня, он поднялся из-за стола и радушно провозгласил: — Ван, какой гость! Заходи, Саша, заходи, рад тебя видеть, дружище! Нукеров он шуганул властным мановением руки и потащил меня к трехногому столику в углу, накрытому для незатейливого пира, — спиртное в нарядных бутылках, фрукты, конфеты. Его пыл был понятен. Уже второй месяц я возился с проектом его загородного дома. В коммерческой фирме «Факел» («Строительство особняков для элиты») ему представили меня как самого знаменитого московского архитектора, и выгодный контракт он подмахнул почти не глядя. Работа почему-то у меня не клеилась. Для самого пустячного эксперимента все же потребен творческий импульс, этакий душевный посыл, а ему неоткуда было взяться. — Закуси шоколадом, Саша, — посоветовал Гоги, — это лучше, чем лимон. Он ни о чем не спрашивал, и в этом, как и во многом другом, проявлялось его своеобразное чувство собственного достоинства. — Гоги, — сказал я, — дай мне еще немного денег. Он не выказал удивления: — Конечно, дам, дружище. Но ведь ты получил аванс? — У меня осталась неделя, верно? — Верно. |