Но когда они приехали домой и герцог, зевая, направился к себе в комнату, Симонетта остановила его, пытаясь успокоить себя:

— Нам… ведь нет… никакой необходимости… еще раз… встречаться с графом, да, папа?

— Само собой разумеется, никакой! Я видел, как он бесцеремонно пытался заигрывать с тобой во время обеда, но, полагаю, его супруга привыкла к подобному поведению.

Симонетта вздрогнула.

— Его супруга, — машинально повторила она. — Так граф… женат?

— Ну да! Женат. Я смутно припоминаю, что она происходит из очень богатой семьи. Именно на ее деньги он и приобретает картины, которые гордо называет «своей коллекцией».

Симонетта сжала губы. Теперь поведение графа показалось ей еще отвратительнее.

Значит, его предложение означало прямое оскорбление.

Оскорбление, которое в прежнее время могло быть смыто только кровью.

Впрочем, убеждала она себя, скорее всего кто-нибудь из молодых художниц согласился бы поехать с ним, поскольку они жили, как говорил отец, на грани нищеты.

Она все еще не до конца понимала, чего хотел от нее граф, но даже его прикосновения были ей неприятны. Ну а если бы он попытался поцеловать ее… Ничего отвратительнее она не могла себе представить.

— Я больше никогда его не увижу! — воскликнула она, оставшись одна у себя комнате, но почему-то полной уверенности в этом у нее не было. — Я сама выдумываю себе страхи, — вслух произнесла Симонетта, но страх не оставлял ее. Она не сомневалась, что графа не так легко перехитрить, а его тщеславие не позволит ему смириться с поражением.

«Он ничего не сможет мне сделать, пока я с папой», — убеждала себя девушка.

К тому же у нее есть и еще один защитник, Пьер Валери. Из его слов явно следовало, что он недолюбливал графа, будучи, по всей видимости, наслышан о его «подвигах». Симонетта решила, что, хотя она не может признаться отцу во всем, она, возможно, расскажет все Пьеру.

Она лежала в темноте, и ее одолевали невеселые мысли.

Как бесчестно со стороны мужчины так унижать девушку, даже если она обыкновенная начинающая художница. Неужели, будь она бедной, она сама не заслуживала бы уважения? Не могут же все художницы вести себя дурно.

Она вспоминала, как Пьер Валери предостерегал ее. Но Симонетте раньше и в голову не приходило, что девушке опасно находиться рядом с мужчиной, который восторгается ее красотой.

«И все-таки я не могу испортить отцу его „каникулы“, заставив тревожиться за меня», — решила она. Каким бесполезным и грустным станет ее пребывание дома в его отсутствие, пусть даже с ее любимой тетушкой Гарриет! Как тяжело ей будет сознавать, что отец находится в Ле-Бо или в каком-нибудь еще живописном уголке Франции без нее.

Еще раз все обдумав, Симонетта решила, что ей нечего — бояться и нельзя рассказывать отцу о мерзком поведении графа.

Наутро, спустившись к завтраку, Симонетта нашла отца в прекрасном расположении духа.

— Похоже, сегодня превосходный день! И для живописи, и для всего остального. Я чувствую себя лет на двадцать моложе! Не то что вчера. Может, все дело в великолепном вине, которым нас угощали вчера вечером?

Симонетта рассмеялась.

— Смотри, папа! Как бы тебе не оказаться слишком юным для такой взрослой дочери, как я.

Герцог улыбнулся ее шутке.

— Ты выглядишь сегодня очаровательно, дорогая моя дочурка. Только осторожнее, не обожги кожу. Мне нравится ее белизна. Да и твои любимые трубадуры особо восхваляли белизну кожи своих Прекрасных дам.