На следующий день доза лести и хитрости была удвоена и, несмотря на причитания Сары и слёзы миссис Изи, не осмеливавшейся противиться воле мужа; несмотря на отчаянное сопротивление самого Джонни — бедняга словно предчувствовал, что ему предстоит испытать в будущем, — нашего героя усадили в карету доктора. Без особых происшествий, если не считать разбитого стекла, которое Джонни выбил ударом ноги, за что доктор влепил ему крепкую пощёчину (благо, что Джонни теперь был целиком в его власти), маленький Джек был доставлен в гостиную мистера Бонникасла, куда его не без труда внёс дюжий лакей доктора.

ГЛАВА V,

Джек Изи учится в школе, в которой не практикуются розги

Слуга доктора Миддлтона швырнул мастера Джека на стул и, отходя от него, сперва посмотрел на руки, покусанные до крови в нескольких местах, а затем на мастера Джека, стиснув зубы от злости, как бы говоря: «Будь моя воля, я бы задал тебе!». Выйдя из комнаты, он направился к карете, стоявшей у парадной двери, где показал свои руки кучеру, который оглядел их с большим сочувствием, целиком разделяя негодование своего собрата. Но вернёмся в гостиную. Пока доктор Миддлтон просматривал газету, Джонни сидел на стуле, озираясь по сторонам, как затравленный зверёныш, поставив ноги на верхнюю перекладину так, что колени почти доставали до носа. Многообещающим ученичком он был, этот мастер Джек.

В комнату вошёл мистер Бонникасл, высокий, ладно сложённый, красивый блондин, в напудренном парике, одетый во всё торжественно чёрное: панталоны, застегивающиеся у колен, и сутану, из-под которой виднелось бельё ослепительной белизны. У него было исключительно ласковое выражение лица. Когда он улыбался, то обнажал два ряда безупречных зубов, белых, как слоновая кость, а в его мягких голубых глазах светилось бесконечное милосердие. Это был образец воспитателя: видя его благостное лицо и слыша его мягкий приятный голос, вы не могли бы не испытать желания поручить всех своих сыновей его попечительству. Он был широко образованным человеком, и в то время, о котором мы ведём рассказ, под его началом находилось более сотни мальчиков. У школы была превосходная репутация, поскольку её выпускники отличались глубокими познаниями и многие из них добивались значительных успехов как на политическом поприще, так и в какой-нибудь одной из четырёх джентльменских профессий.

При его появлении мистер Миддлтон, находившийся с ним в дружеских отношениях, поднялся, и они поздоровались за руку. Затем Миддлтон повернулся к Джеку и, кивнув в его сторону, сказал:

— Вот он, полюбуйся-ка!

Бонникасл улыбнулся.

— Не могу сказать, что у меня имеются хуже, но таких, как он, полным-полно. Приходится брать в руки факел Прометея и зажигать в глазах этой грубой массы свет познания. Присаживайся, Миддлтон.

— Но скажи мне на милость, — сказал доктор, усаживаясь на стул, — как тебе удаётся привести в божеский вид такого щенка, если ты не прибегаешь к порке?

— Я не очень высокого мнения о розгах, а поэтому и не прибегаю к ним. Дело в том, что сам я воспитанник школы Хэрроу и был довольно большим озорником. Меня вызывали на порку, может быть, чаще других мальчиков в школе, и, как мне помнится, я в конечном счёте отлично притерпелся к порке. Понимаешь, зад — самая неуязвимая часть у мальцов: после порки в их памяти от неё ничего не остаётся.

— Ну, я бы этого не сказал!

— Серьёзно, дорогой Миддлтон, я могу добиться большего эффекта с помощью одной трёпки тростью, чем двадцатью порками. Видишь ли, розги прилагают к наиболее неподвижной части тела, но тростью бьют по любому месту — от головы до пяток. Когда проходят болевые ощущения от первых ударов розгами, то наступает какое-то онемение, и дальнейшая порка бесполезна, тогда как хорошая трёпка тросточкой оставляет синяки и кровоподтёки по всему телу, а больше всего на тех частях тела, которые нужны для двигательной активности.