|
Они еще будут. Мы с ними встретимся. Достаточно вспомнить легенду о заговоре иностранцев, в результате которого один иностранец – голландский посланник Геккерн – организовал убийство Пушкина, другой – француз Дантес – смертельно ранил поэта, третий – немец Арендт – не вылечил его, четвертый – Данзас – был секундантом на этой злосчастной дуэли и не предотвратил ее; или погромный антинемецкий шабаш ура патриотов на улицах Петрограда в августе 1914 года; или издевательскую частушку в пору высшего расцвета государственного антисемитизма, вылившегося в пресловутое «дело врачей»: «В кинотеатре „Колизей“, что ни зритель, то еврей», – достаточно вспомнить все это, чтобы понять, что не все было благополучно в городе Санкт Петербурге. Однако современный фольклор, коллективными авторами которого стали потомки тех, первых, строителей города, свой приговор вынес:
Когда б не инородец Фальконе, И Петр не оказался б на коне.
Более того. Когда в 1990 году редакции московских журналов «Молодая гвардия» и «Наш современник» решили провести в Ленинграде так называемые «Российские встречи» с явно выраженным националистическим душком, городской фольклор тут же окрестил эту акцию «Расистскими встречами». Но вернемся в XVIII век. К середине столетия из 75 тысяч жителей столицы иностранцы составляли 7,5 %. Селились, как правило, кучно – городскими слободами и пригородными колониями, строго соблюдая национальный принцип. Так, например, в районе Дворцовой площади находилась Немецкая слобода с центральной Немецкой улицей, позже переименованной в Миллионную, на Васильевском острове – Французская слобода. Среди жителей столицы были финны, поляки, шведы, греки, татары и представители многих других народов. Когда в 1712 году из Москвы в Петербург наконец переехали все ближайшие родственники Петра I – вдовствующие царицы, сестра Наталья Алексеевна, сын Алексей Петрович, – то все они, включая многочисленных приближенных и огромную дворню, поселились вблизи Литейного двора, в районе нынешней Шпалерной улицы. В отличие от иностранных слобод, всю эту территорию вплоть до Смольного двора в народе прозвали «Русской слободой». Вопреки расхожему мнению, ведущему свое начало от блестящей пушкинской метафоры «на берегу пустынных волн», Петербург вырос далеко не на пустом месте. Только в границах исторического центра города существовало около сорока различных поселений. Некоторые из них еще до шведской оккупации этих земель принадлежали Новгороду и носили русские названия: Спасское, Одинцово, Волково, Максимово. Однако большинство этих поселений были финскими. До сих пор в топонимике многих петербургских районов отчетливо слышатся финские корни: Купчино, Парголово, Автово, Шушары… Вблизи упомянутой Немецкой слободы, от Мойки в сторону современной Дворцовой площади, в начале XVIII века протянулась еще одна – финская – слобода, из за чего всю эту местность в народе называли «Финскими шхерами». Многие финны проживали на далекой Выборгской стороне. Они старательно подчеркивали свою самостоятельность и автономность, и даже Петербург называли по своему – Пиетари. Если с огромной долей условности называть финнов иностранцами, то именно эти иностранцы первыми оставили в памяти поколений фольклорную реакцию на неожиданное появление в устье Невы такого крупного города. Известными в то время строительными способами город построить было невозможно. Он бы просто утонул в болоте. Одна из красивейших финских легенд рассказывает, что Петербург на пучине возводил богатырь. Построил первый дом своего города – болото его поглотило. Построил второй дом – та же судьба. Богатырь не унывает. Он строит третий дом, но и третий дом съедает безжалостное болото. Тогда, утверждает легенда, богатырь задумался, нахмурил свои черные брови, наморщил свой широкий лоб, в черных больших глазах загорелись упрямые огоньки. |
