«…Приехал из Калининграда, навещал могилу Марты. Что-то мне подсказывает: в последний раз… Как же на нее похожа Нина и как я люблю их обеих! Надо попросить Вадима, если у него родится дочь, назвать девочку ее именем. Ведь выполнил же я свое обещание, назвал сына так, как хотела Марта.

Жаль, что пока такой разговор невозможен. Рядом с сыном не та женщина. Я это чувствую, и Нина тоже. Ничего, придет время… Миг бесконечности — вовсе не миг. Рано или поздно он это поймет… — прочитал Вадим в кровати при свете бра и почувствовал, что вот-вот отключится. — Странно, что раньше я не придал этому значения: Мартин… Марта…» — выключив свет, успел он провести аналогию.

«…Катю… найти… завтра…» — напомнило последним проблеском сознание и позволило погрузиться в сон…

* * *

…Катя резко оторвала голову от подушки, повернулась на разбудивший ее звук и не сразу сообразила, где находится. В свете фонаря за окном блеснули покрытые краской стены, проступили смутные очертания спинок кроватей, тумбочек, стульев. В углу кто-то храпел. Все ясно: она в больничной палате, а храпит одна из соседок — довольно молодая грузная женщина: не зря предупреждала и даже заранее извинялась за неудобства.

— Люся, перевернись на другой бок! — раздался громкий шепот другой соседки.

К счастью или несчастью, но в палате проснулась не одна Катя.

— Да сколько можно мучиться? Третья ночь без сна! Хоть бы ее выписали завтра! — в сердцах подхватил еще один женский голос… — Своего такого счастья дома хватает, так еще и здесь! — и чуть громче приказным тоном добавил: — А ну перевернись!

Приказ возымел действие — скрипнула кровать, храп в углу прекратился. Облегченно вздохнув, соседки по очереди также перевернулись, и вскоре в палате послышалось их синхронное сопение.

Катя последовало было их примеру, но, увы, также быстро снова уснуть у нее не получилось. То ли очнувшееся перевозбужденное сознание было тому виной, то ли светивший прямо в лицо фонарь, то ли мысли… О себе, о своей судьбе, о так неожиданно свалившемся счастье, когда, казалось бы, лучше умереть. Неужели у нее будет ребенок? Неужели он в ней уже есть и живет своей жизнью? Такой крохотный, такой беззащитный.

Хотя почему беззащитный? У него есть мама, для которой он теперь самое главное, самое важное, самое дорогое на свете. И она готова защитить его от всего на свете. Не важно, какой ценой, пусть даже ценой собственной жизни. Потому что он — плод ее желаний, фантазий, любви. Награда…

«А ведь Вадим был бы счастлив, узнай он о моей беременности… Во всяком случае, если бы это выяснилось до того, как все случилось… И как его мучил бы сей факт сейчас… — в который раз перевернулась она и, пытаясь скрыться от света фонаря и усиливавшегося в углу сопения, натянула на голову одеяло. — Нельзя, чтобы он узнал, нельзя, чтобы у него на душе появилась еще одна рана… Как он? Только бы у него было все хорошо… И почему, как ни пытаюсь заставить себя о нем не думать, — никак не получается…» — и она, поняв, что сна нет и довольно долго еще не будет, открыла глаза.

Стараясь не шуметь, Катя присела на край кровати, нашарила ногами шлепанцы, надела очки и посмотрела в окно, за которым разыгралась самая настоящая погодная драма: наперекор кратковременной дневной оттепели крупными хлопьями валил такой снег, что к утру, пожалуй, по улицам будет не проехать.

«Хорошо, что в машине Вадима полный привод, — непроизвольно отметила она и с горечью осознала: — А ведь я уже не смогу о нем не думать… хотя бы потому, что это не только мой ребенок, но и его… И он всегда будет живым напоминанием о своем отце, которого я люблю… А мои мысли о нем будут оберегать нас обоих… Я не могу не думать о тебе, Вадим… Я не могу не думать о тебе…»

Внезапно Катя подхватилась, открыла дверцу тумбочки, нащупала ручку, стопку стикеров, торопливо записала «Я не могу не думать о тебе…» и попыталась перечитать.