Отряды ополчения ночью вступили в Замоскворечье и соединились с восставшими. Однако вскоре стало известно о подходе к столице с запада польских войск.

Под самыми стенами Кремля, у Чертольских ворот, собралось около тысячи стрельцов. Жители помогли им перегородить площадь баррикадами.

Далеко за полночь Гонсевский созвал в Кремле военный совет. На нем присутствовали многие знатные московские дворяне. Члены боярского правительства получали вести из разных концов города и были лучше осведомлены насчет истинного положения дел, нежели польское командование. На военном совете они настойчиво рекомендовали Гонсевскому бросить все силы в Замоскворечье, чтобы прорвать кольцо восставших предместий и очистить путь для королевских войск, подошедших из района Можайска.

Утром 20 марта из Китай города к народу выехали бояре. С ними не было ни литвы, ни немцев. Приблизившись к завалам, Мстиславский, Иван Романов с товарищами принялись упрашивать москвичей прекратить сопротивление и немедленно сложить оружие. Народ отверг призывы Семибоярщины.

Гонсевский отвел боярам незавидную роль. Они должны были отвлечь внимание москвичей.

Пока Мстиславский вел переговоры с народом, отряды немцев наемников, продвигаясь по льду Москвы реки, зашли в тыл стрельцам, оборонявшим Чертолье, и зажгли кварталы, примыкавшие к баррикадам. Отрезанные от своих стеной огня, стрельцы отступили.

Полк Струся был остановлен у ворот Деревянного города. Но на выручку ему пришли факельщики Гонсевского. С помощью изменников они скрытно пробрались к стенам Деревянного города и зажгли их изнутри. Струсю удалось соединиться с силами Гонсевского.

В первый день восстания пожар испепелил лишь небольшую часть города. На другой день погода выдалась ветреная, что облегчило поджигателям их дело. «Никому из нас, – писал в дневнике один поручик, – не удалось в тот день подраться с неприятелем; пламя пожирало дома один за другим, раздуваемое жестоким ветром, оно гнало русских, а мы потихоньку подвигались за ними, беспрестанно усиливая огонь, и только вечером возвратились в Кремль».

Отступая перед огненной стихией, отряды ополчения вместе с населением ушли из Замоскворечья. Не опасаясь более удара с юга, Гонсевский возобновил попытку разгромить силы повстанцев в Белом городе.

Москвичи успели выстроить на Сретенке подле Введенской церкви укрепленный острожек. Пожарский искусно руководил его обороной в течение дня. Наличие очага сопротивления в Белом городе обеспокоило польское командование, и оно направило сюда подкрепления из других кварталов города. Силы оказались неравными. Наемники ворвались внутрь острожка. Большинство его защитников погибло. Пожарский был тяжело ранен.

Москва горела несколько дней. Ночью в Кремле было светло как днем.

Гонсевский получил известие о появлении сил ополчения на владимирской дороге. Опасаясь, что сопротивление москвичей возобновится, он выслал из Кремля солдат с приказом сжечь восточные кварталы города.

Земская армия вступила в предместья столицы после полудня 21 марта. Впереди следовали казаки, за ними полки Измайлова, Мосальского и Репнина. Однако воеводы были разгромлены поляками.

Ляпунову не удалось организовать одновременное наступление на Москву, и Гонсевский умело использовал разобщенность русских.

Поляки воспользовались случаем, чтобы отделаться от неугодных лиц. Боярин Андрей Голицын, находившийся под домашним арестом, был жестоко убит. Патриарха Гермогена бросили в темницу. Гонсевский не прочь был расправиться и с ним. Но влиятельные члены Семибоярщины настояли на том, чтобы перевести узника на подворье Кирилло Белозерского монастыря в Кремле. Там его сторожили польские приставы. Патриарха можно было низложить лишь после соборного суда над ним.