- О, сударь, - приветливо и робко сказала она, обращаясь к Ратони, нерешительно взглянув на супруга, - роза, право же, не стоит целой деревни...

Император, хотя и негромко, но с жадной поспешностью нетерпеливо перебил ее:

- Отдай ее,  Людовика!

И даже дернул бровью.

Ратони с глубоким поклоном принял цветок и воткнул его в петлицу своей атиллы на груди. Вокруг волнами пробежал тихий ропот, слух о великом эпизоде прокатился по залу: герцоги, герцогини и дипломаты только о нем и говорили. Были такие, кто осудили эпизод: вот и опять был нарушен испанский придворный этикет. Другим, напротив, понравилось, что императрица так проста, мила и естественна по отношению к самому скромному из своих подданных, словно любая другая земная женщина. Но кто он, этот неизвестный человек?

С быстротой эпидемии распространилась по всему залу лихорадка любопытства. Министр двора оказался сразу для всех нарасхват, потому что он был единственный, кто знал неизвестного. Командиры полков дворянского ополчения, придворные вельможи спешили представиться этому простому дворянину из деревни. Кое-кто захотел поточнее узнать у него, о чем они беседовали с государем и государыней. Но Ратони, оказывается, был человеком неразговорчивы, замкнутым.

- Так, небольшое деловое соглашение заключили, - отвечал он.

Все это было таким странным и таинственным, что в этот вечер вокруг его личности образовался своеобразный нимб.

Но и этому вечеру пришел конец. В полночь лакеи погасили свечи, и бал - всего лишь бал, даже в Бурге. Кончился, как прекрасный сон - и после него не осталось ничего иного, кроме действительности: пара лоскутков от оборок на платьях, оторвавшийся бантик или клочок кружева, пригоршня выпавших шпилек или заколок, кем-то оброненная перчатка и несколько благоприобретенных гриппов и бронхитов.

И Ратони отправился к себе в "Мачакер-хоф", где он остановился. А наутро, проспавшись, уже ясной, свободной от хмеля головой, он понял, что у него ничего не осталось от волшебного вечера, кроме увядшей розы. Вчера она еще красовалась в прическе императрицы и потому заслуживала, что на ночь ее хотя бы поставили в стакан с водой. Но Ратони забыл даже и об этом. Утром, вспомнив о ней наконец, он завернул ее в конверт, сделанный из листа бумаги и надписал на конверте, как и полагается любящему порядок человеку, для памяти: "Деревня Акли". Вернувшись домой, он аккуратно уберет конверт в сундучок с семейной перепиской, где потомки всегда смогут найти свою бывшую деревню.

Едва Ратони успел закончить завтрак в столовой комнате ресторана, именуемой "залой", как к нему уж явился надворный советник Ноштиц, директор императорских имуществ, принесший на подпись документы о купле-продаже деревни Акли. Надворный советник был вежливый, приветливый старый господин, сладкий, как сироп, и умный как змей. Он передал господину Ратони послание от император, которое был сформулировано так:

"Его величество и государыня настолько тронуты рыцарским поведением вице-губернатора Угочи, что его величество не хотел бы каким-то неосторожным шагом нарушить и ослабить его аромат и красоту. (Это было бы весьма огорчительно, - заметил Ратони.) В то же время его величество понимает, что дело не может иметь такого исхода, и со своей стороны постарается соответствовать должным образом".

Ратони с улыбкой заметил, что он уже получил стоимость деревни и в высшей степени вознагражден самим фактом, что император милостиво согласился ее принять. Подписав договор и на другой день поосмотревшись немного в Вене, утром следующего дня он отправился к себе домой, в Надьсёллёш.

Дни после бала летели также, как и до него, один за другим, но Акли показалось, что они наоборот ползут как улитки медленно, едва заметно. Да чего там дни, они еще ладно - так или эдак проходили; днем он мог поехать в пансион, провести время с Илоной, особенно после того, как император освободил его от обязанности служить при дворе и назначил одним из главных служителей при семейном императорском архиве и библиотеке.