Они плавали в бассейне с подогревом, скакали верхом в сосновой роще, потом очутились на пустынном морском берегу и опустились на песок. Лошади лениво паслись неподалеку, время от времени поднимая уши и прислушиваясь к шуму волн.

— Только мы и море, — сказал Риккардо.

— И твоя охрана, притаившаяся за деревьями, — уточнила Глория.

— Они не в счет, — заявил Риккардо и притянул ее к себе.

Она ласково, но твердо воспротивилась.

— Нет, я дорожу моей личной жизнью. И терпеть не могу зевак, даже тех, кто глазеет по долгу службы.

— А знаешь, тут еще появились любители поглазеть, причем в интересах третьих лиц.

— Не может быть! — возмутилась Глория. — Ты, конечно, пошутил…

Она и думать не могла, что за ними кто-то подглядывает.

— Ничего страшного, — попытался успокоить ее Риккардо. — Как говорят политики, ситуация под контролем.

— Скажи мне правду! — потребовала встревоженная Глория.

— Вчера сюда пробрался фотограф.

— Это когда мы слышали шум там, в саду?

Риккардо утвердительно кивнул.

— Мои парни остановили его. Он как раз пытался поймать нас в объектив. Но ребята убедили репортера отдать им пленки.

Одну из лошадей перепугала стая чаек, неожиданно поднявшаяся в воздух. Конь подошел поближе к воде.

— На кого работал этот фотограф? — спросила Глория.

— На Консалво.

— Что было на пленке?

— Мой вертолет. Потом мы оба в сосновой роще. Наши поцелуи. Твои слезы.

Глория почувствовала себя обнаженной в окружении гнусных типов, роющихся в самом сокровенном.

— Думаешь, он хочет нас шантажировать? — спросил он.

— Нет, наверное, просто хочет получить доказательства, убедиться, что мы любим друг друга, — помрачнев, ответила Глория.

— Он всегда это знал. Ты никогда не скрывала своих чувств. А доказательств до недавнего времени не существовало, — сказал Риккардо.

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю.

Теперь Риккардо винил себя за собственные сомнения и заблуждения, за то, что они с Глорией оказались сегодня в сложной ситуации.

— Нам не надо скрываться, — решительно произнес он. — Это единственное разумное решение, да и мы сами того хотим. Пусть лучше правду узнают от нас, а не от любопытных, подглядывающих в замочную скважину.

Слова Риккардо верно отражали ситуацию, но в них звучала какая-то щемящая нота. Глория почувствовала, что очарование этих дней рассеивается.

— Как же нам образумить Консалво? — спросила Глория.

У Риккардо глаза светились от счастья, и, как человек счастливый, он готов был простить любого. Тем более что в поведении Консалво была доля и его собственной вины. Сначала он навязал ему женщину, а потом отобрал ее. Он дал Консалво должность в семейной корпорации, а затем выставил его за дверь. Он использовал князя Брандолини по своему усмотрению, но теперь не решался трогать Консалво.

— Я попробую как-нибудь его урезонить, — пообещал Риккардо.

Глория не стала возражать, но не разделяла оптимизма Риккардо: безумие не признает резонов, сумасшествие несоединимо с логикой, как вода и масло.

— Как ты решишь, так и будет, — сказала она.

На горизонте показался парусник. Послеполуденное солнце нагревало песок, на котором они лежали, и ветер ласкал им волосы.

— Он действительно бывает невменяем, — осторожно заметил Риккардо, намекая на Консалво.