— Ты мне зубы не заговаривай, старый хрыч! — Первый, командир, даже не подумав снизить резкость тона, больно ткнул наганом в плечо старика. — Я тебя живо в чувство приведу, сволочь буржуйская! Куда ехать, ну? В дом этот барачный? На Канатной?

Старик замолчал, обернулся, посмотрел обидчику прямо в лицо, и в выцветших его, почти бесцветных глазах вдруг на какое-то мгновение загорелось яркое выражение гордости, достоинства и какой-то отчаянной доблести. Это был потрясающий взгляд человека, вдруг осознавшего свою мужскую природу, несокрушимую в любом возрасте.

Но так длилось недолго. Доблесть быстро погасла, раздавленная временем и страхом. А глаза его вдруг снова стали бесцветными, и голова мелко затряслась под грузом лет, уничтожающих человеческое достоинство.

— Ты в меня пукалкой своей не тыкай, — тем не менее ясным голосом сказал старик, — и без тебя пуганый. Сказано: спускаться вниз по Канатной к Карантинному молу. А будешь фыркать да дырочек понаделывать, кто тебе за место расскажет? Так что ты мне за зубы-то не скворчи, и без так швицеров по углам хватаем!

— Не собачься с ним, — второй пассажир поерзал на неудобном сиденье, поднял воротник кожанки и хохотнул примирительно: — Одесситы — они с характером. К ним подход нужен.

Первый фыркнул, процедил сквозь зубы грязное ругательство. Некоторое время был слышен лишь рев ветра.

— Звук слышите? — не оборачиваясь, произнес извозчик. — Так шо то море кипит. Это совсем рядом. Туда не поеду, как ни золотите. Назад уж подниматься ни за как не получится.

— Ты до обрыва остановись, — засуетился старик в шляпе, — за Барятинским переулком. Там обрыв будет за то место, так ниже и не нужно.

— А что, старик, ты про завод говорил? Или про заводы? — В голосе второго пассажира зазвучали веселые нотки: его явно обрадовало близкое окончание этой неприятной поездки.

— Так известно... Заводы — это где канаты делали, — оживился старик в шляпе, — в честь заводов и назвали улицу Канатной. А вы шо думали? Крупное производство было! — прищелкнул он языком. — Канаты на корабли низом здесь грузили да по морям отправляли.

— Вижу, застал ты веселые времена! — хмыкнул первый.

— А то как застал! — охотно согласился старик. — Столько лет чиновником по особым поручениям при градоначальстве... За все не упомнишь. Богатые люди здесь жили. Земля какая, смекаете? Крепость, возле моря! Хорошо здесь, — мечтательно вздохнул он.

— Особенно в шторм! — не удержавшись, фырк­нул второй пассажир.

— А шторм — это как за сердце у моря, когда у него приступ. Море — оно живое. К себе подход любит, — глубокомысленно сказал старик. — Все, кто впитал его в себя с молоком матери, за то знает. Море для одесситов — оно как кровь в венах. Вам не понять. Понаехали тут хозяйничать с пушками да с бомбами. А невдомек вам, что ничего вы здесь ни за что не поймете! И вот шторм вам главное за то доказательство.

В голосе его послышалось плохо скрываемое удовлетворение — он был рад тому, что, несмотря на свой страх, сумел так сказать.

Спутники почему-то промолчали.

— Барятинский переулок, приехали, — произнес извозчик, осаживая лошаденку. Копыта ее подогнулись, разъехались, и казалось — еще немного, и старая лошадь завалится безнадежно набок. Но, удержавшись, она все же осталась стоять.

— Здесь? — оживился второй, и даже первый пассажир убрал от старика руку с наганом, подозрительно вглядываясь в окружавшую их темноту.