Думаю, вечнозеленый «лимончик» меня бы устроил. Оторвал бы на распродаже бронированный лимузин и катал бы плюшевых шлюшек по столице. Туда — обратно: тебе и мне приятно.

Эх-ма, мечты идиота! Жизнь тебя, Слава, не учит: за все надо платить. И плата эта — куски твоей клочковатой души.

— Я хочу с тобой, — капризничает губастенькая толстушечка.

— Там стреляют, — отмахиваюсь. — Поехали, если не хочешь больше жить и любить.

— Я тащусь, — не верит, но вспоминает, что её надо ехать на дачу в Тырново, где надо травить дустом гадов на огороде.

Чмокнув доверчивую дурочку, покидаю её общество и тороплюсь в подземку, удобную для перемещения по жаркому городу. Скрежет и вой электропоезда напоминает мне наши детские игры. Однажды я вырвал Васю, сломавшего ногу при неудачном падении, из-под стального боя скорого. И мы, лежащие на гравии замусоренной насыпи, нервозно посмеялись, когда поняли, что наши тела могло размолотить до кровавых до шариков. Не тогда ли укрепилось наше братство?

Барахолка у комплекса ЦСКА встречала всякого страждущего спортивными призывами укреплять силу, ловкость и мастерство. Тысяча и тысяча «спортсменов» сдавали нормы ГТО, носясь меж торговыми рядами. Над толпой провисал дугой гул всеобщего жора. Новые времена — новые песни.

Своего товарища обнаружил на стоянке у новенького БМВ цвета серебристого истребителя СУ-29. По самодовольному виду Васи Сухого я понял, что именно он приобрел чудо немецкого автомобилестроения. Чтобы испортить праздник другу, я напомнил ему о себе воплем, что тоже хочу такую.

— А это видел, — скрутил кукиш перед моим носом.

— Неконструктивный жест, брат, — заметил я.

— Говори нормально, трепло, — буркнул Сухой, осматривая машину. Работать надо и будет булка с маслом.

— Так я готов, — шаркнул ногой, — к труду.

Мой товарищ скептически покосился на меня, мол, знаю твой, сукин сын, энтузиазм, исчезающий при первой же нескладности, да делать нечего: дал слово — держи.

По его утверждению, меня ждут великие дела и большие деньги, при одном условие: закрыть рот, отщелкать глаза до щек и открыть уши, то есть молчать, смотреть и слушать. И тогда автомобильчик у меня в кармане. Будет — быть может.

— Не люблю я эти гробы на колесах, — плюхнулся на переднее сидение.

— А что любишь?

— Дзюдо, — кивнул на плакат, где два борца находились друг перед дружкой в кимоно и в уважительной позе ресторанных халдеев.

— «Не бойся перемен, к тебе прийдет победа», — напел мой приятель. Сейчас все пошли в дзюдо, — ключ в замке зажигания выразительно хрустнул. И ты тоже научись делать подсечку, и будешь в порядке.

— Подсечку? — не понял.

— В широком смысле этого слова.

Горячий мир барахолки сдвинулся и замелькал кислотными красками. Мой друг был прав: наступили новые времена, где подсечки, броски через бедро, удушающие приемы и захваты играли решающую роль.

Период дуркового романтизма Большого тенниса закончился, наступил период холодного расчета и голого практицизма. Глупый винно-водочный гуляж уступил место сдержанному юмору и мелким глоткам из фужеров, наполненным минеральной водой с полезным кальцием.

— И куда мы? — решил поинтересоваться перемещением в пространстве.

— На биржу, — последовал ответ. — Валютную.

— Я думал, шутишь.

— Скоро будет не до шуток, — как-то недобро ухмыльнулся Сухой, — тебе.

— Не пугай, — заелозил я.