В двадцати милях поодаль в "спальном пригороде" Уэлсли доктор Джордж Куртис опрокинул бокал виски и неторопливо зашагал из кабинета, отделанного под дуб, в спальню. Его жена, включив ночник и обложившись подушками, беспокойно взглянула на мужа и спросила:

– Ну, как там миссис Перри?

Куртис присел на край кровати и тяжело перевел дух. – Сильно потрясена, но должна выстоять. Я вызвался подъехать и поговорить, но она ответила, что в этом нет необходимости, и с ней рядом родные и близкие. Самое лучшее то, что она ничего не сказала при вскрытии.

– Что значит это "самое лучшее"? – с недоумением спросила она. – Джордж, в чем дело?

– Хм... насколько я понял дежурного врача, у Перри коронаротромбоз либо кровотечение в голосовых связках, которые я оперировал. В любом случае его жена могла бы подать в суд по поводу преступной халатности, заявив, что его нужно было перевести в блок интенсивной терапии. Без вскрытия она не располагает определенными данными и, следовательно, лишена возможности вчинить нам иск. И я говорю "Аминь".

– Аминь, – живо подхватила жена, выключая свет и подкатываясь к мужу.

Кристина ехала медленно, автоматически ведя свой "мустанг" и не обращая внимания на движущиеся рядом машины. На освещенных – неоном тротуарах ночная жизнь центральной части города шла своим чередом. Проститутки и карманники, наркоманы и алкоголики, перемешавшись с толпами молодежи, входили и выходили из дверей баров, кафе и забегаловок. Это был мир, который обычно очаровывал ее, но в этот вечер ей было не до него. Мыслями она была в другом месте... там, далеко, где разыгрывался теннисный матч. Две женщины на изумрудном корте... или, возможно, это была одна женщина, поскольку одновременно они не появлялись... Одинокая, отбивающая мяч фигура в белом платье, наносящая энергичные точные удары.

Задумавшись, она проскочила на красный свет и вылетела на широкий бульвар, ведущий из города.

Внезапно она догадалась, почему в ее воображении мелькнул теннисный матч. С каждым замахом, при каждом ударе лицо женщины менялось. Сначала это была Шарлотта Томас, улыбающаяся, радостно смеющаяся при каждом удачном попадании мяча; затем перекошенное и бледное лицо ее собственной матери, строгой немки, чья преданность пятерым детям в конце концов привела к преждевременной смерти.

Удары участились, и при каждом новом ударе ракеткой резко менялось лицо бьющего, пока оно не расплылось в неясное пятно.

Внезапно Кристина взглянула на спидометр – восемьдесят миль в час. Вскоре мелькнул дорожный указатель, и она поняла, что движется в противоположном от своего дома направлении.

Не в состоянии справиться с дрожью, она резко затормозила у обочины и замерла, тяжело, как после изнуряющего марафона. Прошло минуть пять, прежде чем она пришла в себя, потом развернула машину и поехала обратно.

Уже заполночь она достигла тихой, усаженной деревьями улочки, на которой жила вот уже два года "месте с подругами. Решение подыскать дом в Бруклине было единогласным. – Старый город с новым сердцем, – назвала его Кэрол Д'Элиа, намекая на тысячи студентов и рабочих, которые населяли причудливые двухэтажные дома и многоквартирные здания. После трехнедельных поисков им удалось найти (и влюбиться в нее с первого взгляда) квартиру на первом этаже, где рядом с ними проживали еще две семьи – негров и цветных. Их хозяйка, вдова с темными волосами по имени Айда Файк, занимала верхний этаж. В тот день, когда они въехали, большой горшок с супом, поставленный у их двери, возвестил о том, что Айда готова принять трех женщин в свои объятья. Кристина сперва противилась ее вторжению в их жизнь, но Айда была неисправима – и всегда достаточно мудра, чтобы понять, когда ее присутствие является маложелательным.