— Ну, поцелуй.

И склонилась ко мне. Я застыл на миг, потом быстро поцеловал ее и задохнулся. От внезапной легкости у меня выступили слезы. Я вскочил и отошел к столу проморгаться. Чувствуя стыд и радость, я вставил Мёбиусу в рот выпавшую шпаргалку и вернулся, конфузливо улыбаясь.

Валя ласково кивнула.

— Не сердись, Эп! Все в порядке.

Читал я все равно скверно, зато с удовольствием, но Валя разбила меня в пух и прах. Замечания в общем-то сводились к одному: английский текст я читаю по-русски. Для простоты разбора она взяла три ошибки: герундивное окочание — ing, которое у меня звучало как «инг», в то время как надо лишь «и…», а остальное— через нос; звук «th», который я выдавал за чистокровное русское «з»; и, наконец, «i» после согласных, потому что «see» — это не «сы», а «си», причем «с» должно оставаться твердым. Чтобы я тоньше прочувствовал ущерб своего произношения, Валя попросила записать на магнитофон ее и мое чтение отдельных фраз. Сам себя я часто прослушивал и не то, чтобы восторгался своей тарабарщиной, но мне было как-то приятно, что вот я, русский пацан, шпарю по-аглицки, пусть непутево, но уж не до такой степени, чтобы настоящий англичанин не понял, ведь есть у них и заики, и шепелявые, которых они как-то же понимают, но лишь тут, в сравнении, грустно убедился, что я беспросветный варвар…

Вместо получаса первый урок длился полтора часа, да и то нас прервали — позвали есть. Валя навострилась было убежать домой, но папа поймал ее за руку.

— Куда?. Аскольд, в чем дело?

— Не пускать! — сказал я.

— И не подумаю! Валя, ты сегодня наша с Риммой Михайловной гостья! Пусть Оська — недотепа, но мы — люди симпатичные! — заверил отец и повел разулыбавшуюся Валю в гостиную.

— Ты бы вот, симпатичный, бороду сбрил, — ввернула мама, — а то пугаешь людей, как леший.

— А что, плохая борода?.. Валя, она тебе не нравится? Скажи нет и давай ножницы!

— Скажи, скажи, Валюша! — подзадорила мама. — Поймаем его на слове, а то он все увиливает!

Валя повернулась к отцу и, оценивающе оглядев его, авторитетно заключила:

— Зачем же? Прекрасная борода. И она вам, Алексей Владимирович, очень идет. Я даже догадываюсь почему. У вас продолговатый нос, не совсем по лицу, а борода удлиняет лицо, и все становится нормальным.

— Разве? — удивился отец, пощупывая нос и бороду. — Вот не подозревал, что борода мне и теоретически положена. Так что, Римма Михайловна, прошу любить и жаловать!

Мама махнула рукой.

— Да носи ты ее, носи свою метлу, только следи, чтобы она псиной не пахла!

Валя чуть хохотнула, а я нервно поморщился. Меня бы сейчас и Никулин не рассмешил, такая во мне сидела настороженность. Будь я уверен, что весь обед пройдет в веселье и смехе, я бы, может, и расслабился, но, к сожалению, я был уверен в обратном, что родителям не до одних только шуток, когда к сыну пришла не просто девочка и не просто по делу — уж это-то они понимали И мне ужасно хотелось, чтобы они понравились друг другу, поэтому я боялся за них за всех — как бы кто-нибудь ни сказал или сделал чего-то такого, что смутило бы или обидело кого. Особенно я опасался, конечно, за маму. Она любила затевать скользкие разговоры, чтобы прозондировать моих друзей, как будто они были пришельцами из других миров и могли занести в наш якобы стерильный дом неведомую заразу.

Мы сели крест накрест, молодые и взрослые. Отец разложил салаг. Есть я не хотел совершенно, но решил проявить волчий аппетит, чтобы мама не придралась и не спросила опять, как у меня дела с утренним стулом.