Ужасно неудобно, когда не сразу вспоминаешь, сколько человек в твоей семье. Моя меняется изо дня в день, как курс на бирже. Хотелось бы удержать ее на одном уровне. Когда у женщины больше ста детей, она не может уделять им того внимания, в котором они нуждаются.

Воскресенье.

Это письмо два дня провалялось на моем письменном столе — некогда было наклеить марку. Сегодня как будто предвидится свободный вечер, и я хочу прибавить страничку-другую, прежде чем отправить письмо в приятное путешествие.

Только теперь я начинаю запоминать отдельные лица. Сперва мне казалось, что я никогда не смогу различать детей, в этих невыразимо уродливых платьях они безнадежно похожи друг на друга, точно выкроены по одному образцу. Только, пожалуйста, не пиши мне, чтобы их немедленно переодели. Я знаю, что ты этого хочешь, ты говорила мне пять раз. Надеюсь, через месяц я смогу об этом подумать, но сейчас их внутренности гораздо важнее, чем их внешность.

Нет никакого сомнения в том, что сиротки en masse[3] меня не привлекают. Я начинаю бояться, что знаменитым материнским инстинктом меня обделили. Дети как таковые — грязные, слюнявые существа, и носы их вечно нуждаются в чистке. Иногда какой-нибудь шаловливый, капризный малыш возбуждает во мне искру интереса, но в большинстве случаев они просто зыбкое пятно из белых лиц и синих клеток.

За одним исключением. Сэди Кэт Килкойн выделилась из массы в первый же день, и все говорит за то, что она не нырнет обратно. Она — мой маленький курьер и поставщик развлечений. За последние восемь лет тут не было ни одной шалости, которая не зародилась бы в ее своеобразном мозгу. По-моему, у нее весьма необычная история, хотя и довольно обычная в приютских кругах: ее нашли одиннадцать лет тому назад на последней ступеньке одного из домов 39-й улицы. Она спала в картонке с этикеткой «Альтман и К°».

На крышке же было аккуратно выведено: «Сэди Кэт Килкойн, пять недель. Не обижайте ее».

Полицейский, который ее нашел, отнес ее в Бельвю, где подкидышей крестят в порядке поступления: католик, протестант, католик, протестант. Полнейшее беспристрастие! Нашу Сэди Кэт, несмотря на ирландское имя и синие ирландские глаза, сделали протестанткой. С каждым днем в ней все больше ирландского, но, в согласии со своим крещением, она громко протестует против всего на свете.

Ее черные косички устремляются в противоположные стороны, а обезьянья мордочка просто светится хитростью; она подвижна, как фоксик, и приходится думать о том, чтобы она ни минуты не сидела без дела. Список ее злодеяний занимает целые страницы в Книге Страшного суда. Последняя запись гласит:

«Уговорила Мэгги Джир сунуть в рот дверную ручку. Полдня в постели и сухари на ужин».

Оказывается, Мэгги Джир, наделенная ртом необычайной растяжимости, засунуть-то ручку засунула, а вытащить не могла. Вызвали доктора, и он ловко разрешил задачу рожком для ботинок, смазанным маслом. С тех пор он зовет несчастную жертву: «Мэгги-рожковый рот».

Теперь тебе, наверное, ясно, что я непрерывно думаю о том, как заполнить каждую трещинку в жизни Сэди Кэт.

У меня тысяча вопросов, о которых надо бы посоветоваться с председателем. По-моему, в высшей степени нелюбезно с вашей стороны навалить на меня ваш приют, а самим удрать на юг и наслаждаться благами жизни. Было бы справедливо, если бы я все сделала не так.

Разъезжая в салон-вагонах и гуляя при лунном свете под пальмами, думайте, пожалуйста, как я, под пронизывающим мартовским дождем, пекусь о 113-ти малютках, которые по праву принадлежат вам, — и будьте благодарны.