Наш коллега судья Медведев успел пройти к себе – у него кабинет на втором этаже. Рядом с Машкиным, к слову говоря.

Я подумала, что подруга как-нибудь обязательно отомстит грубияну-соседу. Не преминет, так сказать. Соблаговолит, нет сомнений.

Машка, видно, подумала о том же и заспешила к лестнице. Я пошла к себе, на ходу выбрасывая из головы избыточно изящные для повседневного применения речевые обороты.

Благородная старушка Ада Егоровна, как модно сейчас говорить, сделала мое утро. Однако выдержать в том же стиле целый рабочий день не представлялось возможным: увы, судейский язык шершав и скучен, как шинельное сукно.

– Доброе утро, Елена Владимировна!

Мой помощник Дима уже был на месте. Как всегда, хорош, пригож, свеж и вежлив.

При моем появлении он поднялся и вышел из-за стола, чтобы взять у меня пальто.

– Доброе, Дима. Или не очень? – Я энергично вытряхнулась из верхней одежды и вопросительно поглядела на стопку папок на столе.

– Только что звонили от Анатолия Эммануиловича, вам нужно срочно к нему зайти. – Помощник выдал информацию, предоставив мне самой ее оценивать.

– Ой-ой, – оробела я.

Срочный вызов на ковер к начальству – не лучшее начало дня.

Вообще-то наш председатель суда Анатолий Эммануилович Плевакин – хороший мужик, но руководитель он строгий и подчиненных своих не балует. Маловероятно, что шеф позвал меня, чтобы угостить конфетками к утреннему кофе.

Хотя конфетку мне предложила Галочка, новая секретарша Плевакина.

– Доброе утро, Елена Владимировна. Чай, кофе, конфетку, печенье?

– А натощак я новые ЦУ не проглочу? – Я покосилась на приоткрытую дверь в логово шефа.

Галочка неопределенно повела точеными плечами.

– Еленочка Владимировна, зайди! – позвал меня Плевакин из своей берлоги. – А? Гляди! Нравится?

Шеф еще не устроился в своем массивном кресле, а стоял у длинного, как подиум, стола для совещаний, разглядывая картину в раме.

Картина была абстрактная: в центре большое ярко-желтое пятно, вокруг него много разных цветных клякс, точек, черточек и кривулек. Явно чей-то подарок – сам Анатолий Эммануилович такое не выбрал бы, у него вкус классический, даже консервативный. Он бы мишек в сосновом лесу повесил или Айвазовского.

– Весьма экспрессивно, – осторожно похвалила я.

– Понять бы еще, что это. – Плевакин повернул картину, которую держал горизонтально, на девяносто градусов, опять посмотрел, положил голову на одно плечо и перекинул ее на другое. – Как думаешь?

– Постапокалиптический натюрморт? – предположила я. – «Генетически модифицированный одуванчик-мутант на фоне ядерного взрыва»?

Анатолий Эммануилович хмыкнул и сунул картину мне в руки:

– На, у себя повесишь.

– Дома? – испугалась я.

Постоянное созерцание термоядерного одуванчика могло разрушить и более крепкую нервную систему, чем моя.

– Еще чего – дома, в кабинете у себя повесишь, это выносить нельзя, тут уже инвентарный номер имеется!

Избавившись от пугающей картины, шеф прошел за стол, устроился на своем троне и погрозил мне пальцем:

– А ну-ка, сделай лицо повеселее. Я знаю, о чем ты думаешь: боишься, что сейчас тебе прилетит какое-нибудь заковыристое дело.

– А оно не прилетит? – Я чуточку обнадежилась.

– Прилетит, – не стал запираться шеф.