Не удержавшись, я приблизилась и кончиком носа потерлась о его плечо. Как в детстве, когда папа болел. Единственное проявление заботы, на которое была способна пятилетняя девочка. Ткнуться носом, лечь рядом и усиленно стараться не показывать, как ей страшно. Папа редко болел так, что не мог подняться, но каждый раз я запомнила на всю жизнь. Он, думаю, тоже.

Дверь с грохотом распахнулась, и я отпрыгнула от Дэваля чуть ли не к изголовью кровати.

– Эй, Дэв, ты живой? – хмыкнул Самаэль.

– Мы принесли… – Дар осекся на полуслове. – Привет, Аида. А что ты здесь делаешь?

– То, что следовало бы вам, любящим братьям. – Я помахала баночкой. – А вы что принесли вместо этого? Бутылку? Серьезно?

– Эссенция. – Самаэль пожал плечами, опускаясь на диван. – Довольно неплохо заглушает боль.

– И не стыдно? Взрослый иной, глава министерства, а лечится водкой, – фыркнула я, возвращаясь к спине Дэваля.

– Мы же не люди. На нас все заживает быстро. У нас не бывает инфекций и шрамов. Почти. Так что задача – переждать боль и дожить до момента, когда все затянется.

– Но я бы не отказался, чтобы мне наложила мазь симпатичная соседка, – фыркнул Дар.

Задрал штанину и продемонстрировал всем следы от ботинок.

– Это после тренировки, – пожаловался он. – Болит. Намажешь?

– Нет.

– Почему?!

– Твой брат сказал, что на вас все заживает. Хлебни эссенции, и пусть она будет со вкусом братской любви.

Дар смешно засопел и плюхнулся в кресло. Итак, наблюдение номер один: братья все же, несмотря на очень разные взгляды на жизнь (особенно у Самаэля), держатся вместе. Наблюдение номер два: Самаэль и Дар в курсе нравов отца, но предпочитают не вмешиваться.

Пока не знаю, что буду делать с этими наблюдениями, но непременно придумаю.

Меж тем Самаэль разлил эссенцию в три бокала, чем возмутил меня до глубины души. Один бокал забрал Дар, второй он оставил себе, а третий отдал Дэвалю. И его тут же отобрала я.

– Алкоголь препятствует заживлению ран. Поднимает артериальное давление, оно вызывает приток крови, нарушается свертываемость, швы и раны расходятся и кровоточат, не успевая затянуться. А еще он блокирует действие множества лекарственных компонентов. Поэтому выпью сама.

– Удивительное самопожертвование, – фыркнул Самаэль.

Поразительная вещь эссенция: никогда не знаешь, какой вкус у нее будет. Можно пожелать вполне определенный, а можно довериться моменту и…

По телу разлилось тепло. В нос ударил терпко-пряный аромат глинтвейна. Согревающего, наполненного специями и медом. Каким-то таким глинтвейн должен был быть по моим представлениям. Папа иногда варил его для себя и Хелен, но мне не разрешали пить алкоголь. И я наслаждалась запахами, представляя, каким он может быть на вкус. Уже потом, после смерти отца, я не раз пробовала глинтвейн во всех вариациях, но того самого, неповторимого, так и не нашла.

Совсем некстати в голову пришла мысль: а что почувствует Дэваль, если сейчас глотнет из моего бокала? То же, что и я, или у него свои воспоминания и желания? Интересно, как работает эта магия.

Вместе с расслаблением пришло нежелание куда-либо идти. Я могла за пару минут закончить с мазью, распрощаться и отправиться к себе, но вместо этого делала вид, будто ужасно увлечена процессом. И вряд ли Дэваль и остальные в это верили. Мы просто делали вид, что каждый занят своим делом: Дар что-то набрасывал в блокноте, Самаэль погрузился в изучение чьего-то личного дела.