Он был не просто хозяин, он был мастер, дело его было востребовано, он знал цену своим рукам – и мог позволить себе понебрежничать в обращении с жаждущими сесть к нему в кресло, как ни значительно будь их положение на социальной лестнице. Чем сложнее путь к цели, тем желаннее ее достижение, – как это будет на эсперанто?

– У тебя всегда будет на кусок хлеба с маслом, да? – сказал К., когда они вышли на улицу. Вкладывая, впрочем, в свои слова не вопросительный, а более утвердительный смысл.

– Не только, не только, – отозвался друг-цирюльник. Его подвижное углоскулое лицо выразило веселое удовольствие. – Но и вот, – указал он на яростно-красный спортивный кабриолет, к которому они подходили.

Это был его кабриолет. Друг-цирюльник покупал себе лишь такие машины, от которых при одном взгляде на них било током, и не боялся зависти и недоброжелательства. Да, кладу себе масла на кусок сколько хочу, сообщал он всем этими своими машинами. Мое масло. Мой хлеб. Не хотите смотреть, как ем, – не смотрите. Смотрите – терпите.

В машине, включив мотор, он первым делом отправил за спину кожаный тент крыши. Тот уезжал, поскрипывая, назад, и уличный воздух, заполняя открывающуюся кабину, овевал лицо с особой остротой прикосновения, как если бы был не тем же самым, от которого себя только что отделил, захлопнув дверцу, а воздухом иного мира, иной жизни.

– Кто бы что бы ни говорил, а кабриолет дает совершенно неповторимое чувство движения, – пристегиваясь, сказал друг-цирюльник. – Такое чувство возникает, когда режешь на кабриолете! До кишок пронимает. Уж ездить на машине – так на кабриолете.

Они катили по городу – и К., поглядывая по сторонам, видел, как все вокруг провожают их кабриолет взглядом. Обращали, еще как обращали на такой кусок масла внимание. Должно быть, оттуда, с тротуаров, мнилось, что у этих двух кусков сыра, восседающих в масле, – не жизнь, а земной Эдем.

Однако чувствовать себя сыром, катающимся в масле, пришлось недолго. Путь до бассейна оказался коротким. Несколько кварталов, пара светофоров, пара поворотов.

Но и нырнуть в воду, отдавшись ее стихии – ах, прав был друг-цирюльник, спасибо ему! – тоже в этом было изрядное удовольствие. Вода плотно обнимала тело, радостно было покоряться ей, признавать над собой ее власть. Народу в бассейне – кроме них, только еще три человека, и плавали по соседним дорожкам. Друг-цирюльник время от времени, когда проходили навстречу друг другу, спрашивал залихватски, словно все еще продолжая клацать над ним своими ножницами: «А?! Как?» – и К. с непритворным наслаждением выставлял в ответ из воды большой палец. Что говорить, река не дала бы того наслаждения, которое давал бассейн, на реке бы так не поплавал, не так было бы на реке: катера, лодки, теплоходы, баржи вокруг да муть, запахи, разводы бензина. Не получить на реке такого кайфа.

Но на сауну К. уже не хватило. Часа, проведенного в бассейне, с непривычки достало, чтобы ноги отказывались держать, – ни о какой сауне не хотелось и думать. Друг-цирюльник отказ К. от сауны принял, но сам отказываться от запланированного удовольствия не стал. Ну ты посиди отдохни, бодро поклацал он ножницами в голосе, а я ненадолго все ж загляну, расслаблю кости.

Четверть часа, не больше – столько ушло у К. на то, чтобы сполоснуться под душем, вытереться, одеться и сесть в ожидании друга-цирюльника в кресло в предбаннике раздевалки. И только сел – друг-цирюльник тоже объявился в предбаннике. Обмотанный наспех вкривь-вкось белой банной простыней, он напоминал своим видом древнеримского патриция.