К. молча передал ему записку (малява, опять прозвучало в нем).

Друг-цирюльник жадно пробежал глазами начертанные большими печатными буквами слова и поднял недоуменный взгляд на К.

– Что это значит?

– Вот и я бы хотел знать, – сказал К.

И тут, в предбаннике раздевалки, нелепейшее же место – коридор не коридор, проходная кишка с рядком потрепанных жизнью кресел под сенью худосочных карликовых пальм в бомбовидных кадках, К., уже весь в защитной броне одежды, друг-цирюльник, прикрывающий свою наготу простыней на манер древнеримского патриция, – у них произошел разговор, которому должно было бы случиться у друга-цирюльника в салоне и которого не могло быть: без нынешней записки вчерашняя звучала анекдотом.

– Понятно теперь, что ты ко мне такой перевернутый заявился, – сказал друг-цирюльник, когда К. открылся ему, какую цидулю получил вчера на набережной от шкета в майке.

– Да я, вот честно, и не помнил о ней, – ответил К.

– Не помнил – да помнил, – не согласился с ним друг-цирюльник. – Как это бывает: не осознаёшь, а подсознание все знает.

– Что они тебе, эти серьезные мужики, сказали? – задал К. вопрос другу-цирюльнику («из службы стерильности» язык произнести отказался).

– Ничего, – ответствовал друг-цирюльник. – Зажали просто, знаешь, как это делается, – мимо не пройдешь, всучили – и: «Передай!» Ни слова больше.

К. сунул руки в карманы брюк. Прошелся, непонятно для чего выгибая гоголем грудь, в одну сторону, в другую, остановился и извлек руки из карманов.

– Ты умный, – сказал он другу-цирюльнику. – Ты проницательный. У тебя ум острый. Можешь мне объяснить, в чем я подозреваюсь? Как я должен доказать беспочвенность подозрений? Но главное, каких подозрений? В чем?

– В недостаточной стерильности, – без мгновения заминки ответил друг-цирюльник. – В чем же еще?

– И что это значит? В чем выражается? Можешь мне объяснить?

На этот раз друг-цирюльник, прежде чем ответить, выдержал паузу.

– Я полагаю, – сказал он потом, – ты должен пойти к ним.

– Да? – Совершенно искренним было изумление К. – Вроде как «сдаюсь! вяжите меня»?

– При чем здесь «сдаюсь», почему «вяжите»! – Похоже, возмущение друга-цирюльника тоже было предельно непритворным. – С открытым забралом, с честным сердцем, навстречу с распахнутой душой – показывая: тебе нечего бояться, ты не таишься…

– И докажу тем самым беспочвенность их подозрений! – с иронией оценил его предложение К.

– Да! Именно! – воскликнул друг-цирюльник.

– Да почему я должен что-то доказывать?! – воскликнул теперь К. – С какой стати?

Та ошпаренность, с которой друг-цирюльник появился в предбаннике раздевалки, принеся бумажную скрутку, снова разлилась по его лицу – словно никуда и не исчезала, а лишь пряталась – и вот выплеснула наружу.

– Ты забываешь, с кем дело имеешь. С какой стати, не с какой… а что тебе еще остается?

Что еще остается? К. задохнулся от негодования. Все противилось внутри, отталкивало от себя этот совет, вопило о его дикости, немыслимости, абсурдности.

– Как будет на эсперанто «повторение»? – спросил он.

– «Повторение»? На эсперанто? – друг-цирюльник не мог связать свое предложение с вопросом К.