— Ваше высокопреосвященство очень добры.

А может быть, в один прекрасный день, прогуливаясь по дворику подле богато одетого монарха, он скажет:

— Ваше величество оказали нам великую честь, посетив наше скромное аббатство.

— Благодарю вас, отец Годвин, но я приехал к вам за советом.

Ризничий очень хотел стать настоятелем, но не знал как. Думал об этом всю неделю, наблюдая за сотнями похорон и организуя воскресную службу — погребение Антония и одновременно поминальную службу по всем погибшим жителям Кингсбриджа. Однако монах ни с кем не заговаривал о своих чаяниях. Всего десять дней назад он познал цену бесхитростности, отправившись на капитул с Книгой Тимофея и сильными аргументами в пользу реформ, и старая гвардия, словно сговорившись, монолитом придавила его и размозжила, как колесо повозки лягушку. Такое больше не повторится.

В воскресенье утром, когда процессия монахов шла в трапезную на завтрак, один послушник прошептал Годвину, что в северном портале собора его ждет мать. Молодой реформатор незаметно отделился. Пока ризничий неторопливо шел по аркаде, а затем по собору, его тревожило предчувствие, что вчера нечто взволновало родительницу. Петронилла без сна пролежала полночи и утром проснулась с разработанным планом действий. Годвин был его частью. Значит, мать будет крайне нетерпеливой и настойчивой. Скорее всего ее план гарантирует успех, но даже если нет, она все равно будет требовать его выполнения. Петронилла стояла во мраке портача вся мокрая — опять пошел дождь.

— Эдмунд говорил вчера с Карлом Слепым. Брат передал мне, что Карл говорил в такой манере, будто он уже аббат и выборы — простая формальность.

Ее слова прозвучали так, словно виноват в этом Годвин, и монах начал защищаться:

— Старая гвардия сплотилась вокруг Слепого, еще прежде чем остыло тело дяди Антония. Они и слышать не хотят о других кандидатах.

— Хм-м. А молодые?

— Конечно, хотят меня. Им понравилось, как я выступил против аббата Антония с Книгой Тимофея, хоть меня и поставили на место. Но я ничего не ответил.

— А остальные претенденты?

— Лэнгли вне игры. Некоторые не любят его, так как он был рыцарем и по доброй воле убивал людей. Но Томас очень способный, хорошо работает и никогда не задирает послушников…

Петронилла задумалась.

— А какова его история? Почему он стал монахом?

Тревога Годвина постепенно рассеялась. Вроде мать не собиралась бранить за бездействие.

— Сам он говорит, что всегда стремился к благочестивой жизни и, когда оказался здесь на излечении, решил остаться.

— Это я помню. Десять лет назад. Но не знаю, кто его ранил.

— Я тоже. Лэнгли не любит рассказывать о своем кровавом прошлом.

— А кто внес за него пожертвование?

— Как ни странно, и это мне неизвестно. — Годвин всегда поражался способности матери задавать самые важные вопросы. Может, она и тиранка, но он восхищался ею. — Возможно, Ричард. Помню, он обещал. Но своих средств у него не имелось — он тогда был не епископом, а простым священником. Возможно, попросил у графа Роланда.

— Выясни это.

Годвин колебался. Придется изучить все документы в монастырской библиотеке. Библиотекарь брат Августин не посмеет расспрашивать ризничего, но есть люди и повыше. И тогда честолюбцу понадобится правдоподобное объяснение. Если пожертвование поступило в виде денег, а не земель или какого-либо иного имущества — необычно, но возможно, — ему придется изучить все счета…

— В чем дело? — резко спросила мать.

— Ни в чем. Ты права. — Монах еще раз напомнил себе, что материнская тирания — признак любви; наверное, иначе Петронилла не умеет ее выразить.