— Это хорошо… — переводит дыхание моя несостоявшаяся жертва.

— Кто-то идет через лес, — бесстрастно сообщает Нудд. Его всевидящие сильфийские глаза обращены туда, откуда не доносится ни звука, ни движения воздуха. Хорошо иметь сильфа в телохранителях.

— Ну-ну, посмотрим, кто сюда ночью прется и зачем… — ворчу я, отступая в тень.

У меня нет оружия, но я сама — оружие. И тем не менее, я безоружна. Я не смогу разозлиться на человека настолько, чтобы уничтожить его физически. Я чересчур современна, благополучна и психически здорова, чтобы мечтать о крови врага, ручьем текущей с моего меча на рукава одежд. Не знаю, что бы меня заставило…

В воздухе раздается звук не громче комариного пения. Не будь я так уверена, что очистила по крайней мере эту поляну, я бы и внимания не обратила. Но это пела стрела. Крохотная, будто спица для вязания. Есть такие спицы, соединенные леской — на них шапочки вяжут. Я сама вяжу на таких спицах, когда у меня кроткое, домашнее настроение, за окном догорает длинный холодный день, и хорошо бы рядом был камин с живым, гладящим колени теплом и мурчащая от гармонии с мирозданием кошка.

И вот эта игла длиной с ладонь и толщиной в спичку торчит в глазнице Бога Разочарования. Глаза под ней уже нет — он сползает по щеке кровавой кляксой. А губы мальчика еще шевелятся, произнося умоляюще:

— Бе-ги… — и тут колени его подгибаются и он падает в траву лицом вниз, в такой позе, что и без дурацкого поиска пульса на шее и запястьях видно — труп. Человеческое тело не принимает таких кукольных, мятых, бескостных поз.

Разве можно убить бога? Разве можно убить божество, пусть и низшее, молодое, не набравшее сил и власти? Разве можно… Все это я обдумываю, расстелившись туманным шлейфом за стиснутой в ледяной кулак кометой, в которую превратился Нудд. Где его широкоплечее поджарое тело, выпяченная нижняя челюсть, орлиный нос? Свищет сквозь лес воздушный снаряд и тянется вслед ему моя тоскливая жалость, точно погребальная пелена.

Первая потеря. Почти незнакомый, ничего для меня не сделавший, никак себя не проявивший… мальчик, несчастный мальчик, которому я обещала защиту и безопасность, которому хотела дать приют в своем мире, с которым собиралась поделиться силой. Какая-то глупость — заговоренная стрела, охота на заблудившихся богов, бесшумные невидимые стрелки в кустах, эльфы, что ли? И вдруг я понимаю, что мы уже довольно давно летим по кругу. То есть нет — описываем восьмерки в пределах круга, точно маятник Фуко.

Нудд не зря так мечется. Нас поймали. Обложили со всех сторон, накрыли сетью, щитом, куполом силы — да хоть сачком, будто ночных бабочек. Чего ради теперь мельтешить, искать в сачке прореху — мы же за этим самым сюда и добирались. За нашим истинным врагом. По лунному Бильрёсту, уходившему из-под ног, сшивавшему серебряными стежками долину норн и лес, где нас ждала засада.

Что же получается, сестрицы норны специально нас сюда привели? Они, получается, ЗНАЛИ про охоту на богов?

— Нудд, перестань метаться! — твержу я. — Нудд, мы должны дать себя схватить! Иначе мы так и не узнаем, чьи это люди!

— Если это люди!

— Ну, пусть не люди. Хозяин их — не человек, стопроцентно. И все-таки я хочу с ним встретиться!

— С выколотыми глазами?

— Да хоть с вырезанным языком. Перестань меня защищать. Мое здешнее тело не имеет значения. Я не пострадаю. У меня даже нервного тика не останется, потому что я — не здесь.

Нудд замедляет движение. Действительно, мучения, причиненные тебе подсознанием — для человека привычная, неизбежная, ерундовая боль.