— Да нахлебничество мое! Живу здесь, как у Христа… у Лира за пазухой, ем хозяйское, за комнату не плачу, электричество жгу, книжки читаю, место занимаю. А сейчас, как сессия у моих засранцев закончилась, и вообще не знаю, куда себя деть и на фига я вам сдался…

— А ты того… с девушками встречайся! — легко находит мне занятие Асг. — Земные девушки дюже хороши. Червлены губами, бровями союзны. Чего ж тебе еще, собачий сын, надо! — и сборище фоморов разражается хохотом.

Они, оказывается, еще и советское кино смотрят.

— Да я, хороняка, жениться собираюсь! — подыгрываю я.

— А! — отмахивается дурашливый Асг. — Жена не стена, можешь мне поверить. Я восемнадцать раз женат был.

— Сколько?! — не верю я своим ушам. — Это за сколько же лет?

— Ну-у-у… — Асг демонстративно возводит очи горе и шевелит губами, подсчитывая. — Круглым счетом за полтораста.

— Тогда ты еще верный муж, — вздыхаю я. — Можно сказать, профессиональный муж. Небось, на всех своих любовях женат был?

— Хэк! — выдает Асгар и отводит глаза.

— В среднем на каждой пятой, — невозмутимо сообщает Морак. — У него три дюжины официальных детей и дюжины две — внебрачных. Внуков же…

— Да хватит тебе, счетовод! — обрывает родича Асг. — Я люблю детей. И сроду никого из своих не обидел. Алименты платил исправно, приданое давал, связями помогал. Многих схоронил, а до сих пор помню… и скучаю.

— Сердце у тебя человеческое, — сочувственно соглашается Морак. — Тебе дай, ты бы им все свое время раздал, чтоб жили подольше.

— Так ведь войны… — вздыхает как-то сразу постаревший Асг. — Войны, восстания, репрессии эти гадские. Иного разыщешь, а он уж меня не узнает и жить не хочет. Да-а-а…

Я обвожу взглядом компанию фоморов, еще недавно казавшуюся такой беззаботной и понимаю: каждому из них, каждому в свое время пришлось открыть сердце навстречу потерям и тоске. Ни один не избегнул этой участи. И если Ада станет моей женой, ей тоже придется похоронить меня. Плохие из нас, людей, супруги для волшебных долгожителей.

— А есть такие, ну, народы, которые не… — я обрываю фразу, не зная, как закончить. Но они понимают.

— Есть, конечно, — кивает Морк. — Беспечальные фэйри, дети радости и света, чтоб им…

Опа! Это он про эльфов, что ли?

— Ты что думал, природа только печаль наводить умеет? — поднимает бровь Морак. — Она создала и тех, кто несет ликование на крылах своих, фигурально выражаясь.

— Почему фигурально? — торможу я.

— Потому что нет у них никаких крыльев. Порождения воздушной стихии в летательных приспособлениях не нуждаются.

— А вы их, похоже, недолюбливаете? — осторожно интересуюсь я.

— Застарелый межрасовый конфликт, — констатирует Морак. — Люди, конечно, понарассказали всякого. Великих битв напридумывали…

— Так что, не было никаких битв?

— Были… — вяло соглашается Морак. — Как же без них-то? Не настолько мы умные, чтоб подобру-поздорову сферами влияния делиться. Да и обида брала: все, что мы делаем, они наизнанку выворачивают. Плетем сети печали, плетем, они придут — и гуляй, душа! Целое племя как сдурело — пляшет, поет, жрет до отвала, пьет до беспамятства, разврату по кустам предается, в башке ни одной мысли, кроме непристойностей.