— А КАК он ее запрограммировал?

— Телепатически. Внутренним голосом. Она шизофреничка, коза твоя.

— Хорошо! — Мулиартех не издевается. Бабка действительно рада тому, что я назвала глейстига шизофреничкой. — Дальше!

— Да куда уж дальше-то. Ну, залез он ей в башку, ну, говорит ей, что делать. Ну, отнял у нее способность танцевать, единственное умение глейстигов. А тут вдруг вернул. Ненадолго. Она, естественно, последний разум от счастья потеряла, рванула выполнять приказание. Все.

— А тебе мало? — изумляется Мулиартех. — Смотри, сколько ты всего открыла: отец лжи научился поселять в головах детей воздуха человеческие болезни! Ты только представь себе — глейстиг, страдающий шизофренией!

Ах, какой феноменальный уникум и уникальный феномен. Можно подумать, несчастная коза не душевным недугом приболела, а начала нести золотые яйца.

С другой стороны, никто из фэйри не болеет психическими заболеваниями. Попросту нечему там болеть. У нас ее нет, психики. Каждый из нас — часть своей стихии, неотъемлемая, гармоничная часть. Мы дышим, двигаемся, думаем и ощущаем, как велит нам море, воздух, огонь. Мы не вступаем со стихиями в конфликт. Мы не пытаемся противостоять реальности, мы растворяемся в ней. И не постепенно, а сразу, как только открываем глаза в глубине своих океанов — водяных, небесных, подгорных. Каким образом Аптекарю удалось перенастроить сознание самого примитивного из фэйри на полноценный конфликт с действительностью?

Я встаю со стула и подхожу к Сорахе. Та поднимает голову и смотрит на меня взглядом больного животного. У нее страшные глаза. Истинные фэйри смотрят иначе. В глубине зрачка у нас таится невозмутимость самой природы. Боль сердца, волнения души, игры разума — только легкое возмущение на поверхности. Бездна всегда спокойна и всегда права. Она защищает нас в самые тяжелые минуты, она бережет нас от человеческих кризисов, она рождает нас и принимает обратно. Всех. Даже таких древних и неугомонных, как морской змей Мулиартех.

Если эта опора покачнется, мы потеряем главное, что имеем. Мы потеряем свою стихию.

— Ты уже оповестила Племена Дану? — оборачиваюсь я к Мулиартех. Та лишь отводит глаза.

Не любит мать рода детей воздуха. Старые счеты, старые обиды. Войны, о которых даже море помнит смутно, — это ее войны. И сколько от тех воспоминаний ни отнимай, они все еще саднят.

— Бабуля… — шепчу я. — Они тоже в опасности. Воздушный океан в опасности. Ты же их знаешь, дурачков безбашенных… Они и так не очень-то разумны, одно название, что разумная раса!

— Нищему пожар не страшен, — резко произносит Мулиартех. — Наркодилеры они, эти ублюдки Дану. Все, поголовно.

Новое дело. И новый термин применительно к дружественно-враждебному племени.

* * *

— Наркодилеры? — в мозгу у меня проносятся образы убогих, изношенных существ, мечтающих об одном — чтобы окружающая действительность отступилась от них, схлынула, будто волна с избитой морем скалы — и никогда больше не возвращалась. Как-то не вяжутся эти преступные страдальцы с представлениями людей о Детях Дану, «самых красивых, самых изысканных в одежде и вооружении, самых искусных в игре на музыкальных инструментах, самых одаренных умом из всех, кто когда-либо приходил в Ирландию», если, конечно, не врут средневековые барды…

Ада смотрит на меня терпеливо-раздражительно. Ей хорошо удается эта противоречивая гримаса.

— Ты чем слушаешь, женишок? Я уж не спрашиваю, чем ты думаешь… Про что ни расскажи, все на род человеческий примеряешь.