— Я позову, — расправившись с монетой, заявило привидение. И пропало.

Через пятнадцать минут — срок, имеющий сакральный смысл для каждой официантки, — на моем столе возникла «Свежесть России», выглядевшая столь же привлекательно, как и троица подсевших за мой стол… консультантов. Обжора, как и предполагалось, был толст, Вегетарианец — худ, а Сомелье — высокомерен. И все они были очень, очень нетрезвыми. И помятыми. И унылыми. В общем, к сонму счастливых людей — или привидений — я бы их нипочем не причислил.

— Опять они кормят нашего благодетеля всякой гадостью! — возопил Адепт.

— Вы, господин хороший, заказали бы лучше гуся, — крякнул Обжора. — Местный гусь, хоть и обладает авторитарными замашками, а в соусе из грецких орехов вопиюще хорош! — и он почмокал губами.

— Вы что, трезвенник? — брезгливо поинтересовался Сомелье.

— Да я все ждал прибытия истинных знатоков! — начал оправдываться я. — Разве я сумею сделать все, как надо, без совета знающих… э-э-э… существ?

— Дадададада! — выпалил Обжора. — Сейчас мы за вас закажем, а вы пообещайте съесть и выпить все, что на столе! Сами-то мы не в силах уже, но с вашей помощью…

Гуся в соусе из грецких орехов, морковные оладьи с кремом из морошки и вино «Рассветный закат» я, очевидно, никогда не забуду. Потяжелев после трапезы килограмм на семь, я брел в никуда, ступая вразвалку, точно заправский моряк. Обходить кучи, воздвигавшиеся на моем пути, мне помогал автопилот. А весь прочий организм поддерживал разговор с троицей собутыльников… сотрапезников… собеседников!

— Или взять хоть Тупую Белку! Вот счастливица была так счастливица! Как ни выйдет замуж — так вдовеет через год! Три дома, бордель, музей изящных искусств, садик и пол-дока в порту за тридцать лет замужеств! — ярился Обжора.

— Тупая Белка… — непослушными губами повторил я.

— Ты Белочку никогда не понимал! — вздохнул Вегетарианец. — Я, когда помер, посмотрел, как она второй и третий раз замуж выходила. Без всякого на то удовольствия. Только чтобы капитальный ремонт нашего гнездышка провести, больше ни для чего. А потом у нее и расходы возросли, и детки… возросли…

— Ох, прости, — повинился Обжора. — Я и забыл, что ты у нее был первенький.

— А если главу гильдии виноделов спросить? — не в первый раз предлагал Сомелье. — Счастливей него человека нет! Я ему как сказал в свое время: ежели вы, сударь, этот понос больного поросенка, перекормленного жмыхом, за вино продавать изволите, то уж так и быть, берите меня в подельники! Всего за тридцать процентов дохода! И ведь сторговались на десяти — это ли не счастье? Для него, конечно.

— Да винодел-то повесился, ты хоть знаешь об этом? — грозно спросил Обжора. — Повесился, когда на иностранные вина пошлину понизили. Очень нервный человек был. Все дергался, что разорится. И даже не замечал, что его «Жмыховый срак» — самый популярный напиток у молодежи. Без конца рассказывал, как ему снится — продает он себя с аукциона, чтоб убытки покрыть, а никто не покупает. Вот ведь что с людьми воображение делает…

— А нет ли к-ког-го дух-ховного?.. — пролепетал я, теряя надежду обрести кандидата, одобренного всеми тремя экспертами.

— Отца Андриапея, что ли? — ужаснулся Вегетарианец.