Мы с Нуддом плывем по воздушной реке, быстрой и мощной, и беседуем о стилях полета. Нудд хвалит буревестников и альбатросов, гордо демонстрируя длинное стройное крыло. Я смеюсь над его ленивым парением, кувыркаясь в воздушных потоках на острых стрижиных крыльях.

— Вас, людей, только пригласи полетать, — ворчит Нудд, — всякий норовит в ласточку или в сапсана оборотиться. Ну вот скажи: зачем тебе скорость? Мошек на обед наловить собираешься?

— Едят ли кошки мошек?! Едят ли мошки кошек?! — восторженно ору я, закладывая в воздухе «бочку». Если бы Алиса задавалась этим вопросом, летя в поднебесье, ее бы тоже на философствование не хватило.

Меня переполняет восторг. Раньше я не понимала значения выражения «переполняющий восторг». Теперь понимаю. Мне кажется, что от меня исходит искрящаяся волна, что она летит впереди меня, усеивает замерзшие облака льдистыми блестками. Нудду нравится мое безумие. Эти эльфы…

— Сильфы! — поправляет меня сын воздуха. — Тогда уж сильфы, чтоб ненужных ассоциаций не вызывать. Сама посуди: ну какой из меня эльф? Красотой не блещу, лесопосадок не защищаю, песен не пою, мечей не кую. И уши у меня самые обыкновенные…

— Когда они вообще есть! — хохочу я.

Странно чувствовать себя такой бесшабашной. Особенно если учесть, сколько у нас — у людей и у всяких там сильфов — проблем. По моей милости и по милости всех Аптекарей. Промелькнувшая мысль вызывает в моей душе вспышку стыда — мгновенную, обжигающую.

— Не самоедствуй! — строго говорит Нудд. — Не порть мне удовольствие. Давненько я не пробовал бескорыстной человеческой радости. Деликатес!

— Неужели мы так плохи? — изумляюсь я, нарезая круги над головой собеседника. — И совсем-совсем не умеем радоваться?

— Да вы постоянно радуетесь! — ухмыляется Нудд. — Всякой фигне. От куска мяса до куска мести. Да и эта половинчатая радость отравлена стыдом, злостью, ожиданием… Что судьба ни дай, вам всегда слишком поздно, слишком дорого, слишком мелко, чтобы на душе похорошело. Не удивительно, что детей Дану, наевшихся вашего «блаженства», косит дизентерия.

— Дизентерия? — я зависаю, быстро-быстро трепеща крыльями. — Это как?

— Как обычно, — морщится Нудд. — Эпидемия… э-э-э… нехороших последствий. А все из-за отравленной радости.

— Что, в прошлые века лучше было? — иронизирую я.

— Было по-всякому, — вздыхает Нудд. — Только с тех пор, как люди к рефлексиям пристрастились, одни садомазохисты кругом. К чьей душе ни прикоснись — любая горчит.

— Бедня-а-а-а-аги-и-и-и-и!!! — воплю я, взмывая ввысь, чтобы глянуть поверх облаков, как на горизонте закругляется Земля.

В мою крохотную птичью головку не помещается ничего, кроме полета и свободы. Я подумаю обо всех вас, когда стану человеком. А пока я птица, я буду думать только о небе и о себе.

Скоро-скоро внизу покажется горстка красных кубиков — главный город моего острова в море Ид.