— Не надо думать обо мне, как о монстре эгоизма, — протестую я. Нудд поднимает брови: разве? — Ну да. В реальности я, может, монстр и есть. Потому что в реальности для меня нет ничего меня важнее. А здесь — есть. Оттого я и делаю для этого мира все, что могу, и буду делать до самой смерти. А уж потом — не знаю. Не в моей епархии это знание. Я бы, конечно, хотела верить, что здесь, на островах моря Ид, каждый строит себе индивидуальный рай…

Или ад. Забавная идея — наказать или наградить душу пребыванием в той вселенной, которую она сама для себя построит… Надо бы спросить Морехода — он не апостол Петр, часом? Не Харон? Не Аид? Не Анубис? Вдруг он и есть все боги царства мертвых, вместе взятые и неверно понятые?

Нудд молчит, разглядывая кривоватый каменный свод над нашими головами. Ему хорошо известно, как быстро проходят золотые века. А еще ему известно: не в наших силах изменить человеческую душу, для которой и полстолетия благодати — слишком долго, чтобы воплотиться в реальности.

Мы сидим, перебрасываясь философскими фразами, глубокомысленные и разморенные, точно боги на солнцепеке. Собственно, мы и есть боги. Здесь и сейчас мы боги. Которые ищут приключений на свои божественные задницы. То есть раскрывают тайны окружающей их действительности. Тайны, о которых разговор зашел задолго до нашего заключения в сырые подвалы и ржавые кандалы, разговор, начатый по дороге в священную рощу.

Священные рощи должны быть в каждом мире. Хотя бы для того, чтоб поддерживать в людях благоговение перед природой. А в природе — симпатию к людям. Сюда, в средоточие силы и гармонии моей вселенной, я и привела сына Дану, от души гордясь тем, как я замечательно обошла рифы человеческого подсознания и выстроила мир из одного лишь добра и блага.

Вот только Нудд не пожелал мною восхититься, а наоборот, все морщился и отводил глаза. Врать дети стихий не умеют, хотя искусством недомолвок владеют получше любого адвоката. Поэтому комплименты — не их сильная сторона. И тогда я спросила напрямую: чего это он от моих личных достижений нос воротит? А он возьми да и ответь:

— Мне не нравится, что ты сделала здешнюю вселенную беззащитной. Чем обрекать на жизнь в страхе и на смерть в беспомощности, лучше бы сразу накрыла свой мирок этим, как его… апокалипсисом.

Возражения, естественно, последовали. Да что там — вырвались и понеслись бурным потоком: да с чего бы вдруг моему детищу жить и умирать в таких ужасающих условиях, да откуда бы здесь взяться злодейству и злодеям, да с чего вдруг вся их магическая каморра решила, что я и есть главный злодей всем мирам подряд — и их мирам, и своему собственному… Конечно, это было недостойно. Это было слишком по-человечески и слишком по-женски. Я пыталась отвести от себя подозрения, с которыми внутри себя давно согласилась. Потому что понимала: да, я и есть Аптекарь, родительница лжи, возмутительница стихий и зерно мировой катастрофы. Хотя на деле — просто еще одна мечтательница, решившаяся построить не башню, а целый мирок из слоновой кости. Осознав свои внутренние противоречия, что я могла сделать? Либо продолжать отрицать очевидное, либо смущенно заткнуться. Второе оказалось проще.

— Ты не сердись, — мягко произнес Нудд, усаживая меня под дубом, разросшимся до толщины секвойи. Под его ветвями царил полумрак и небо виднелось сквозь крону, будто сквозь узорчатые зеленые шторы. — Ты держишь этот мир мертвой хваткой. При тебе не забалуешь. Вот он и изображает паиньку. Но ведь нам не нужна видимость утопии. Нам нужно вывернуть твою вселенную наизнанку, вызнать ее до последней тайны. Так что на минуточку расстанься с ролью мамки-няньки. Отпусти ты этот мир порезвиться.