– А я заметила, Нил, что и вправду последнее время взгляд покойников стал меняться. И глаза тоже.

Нил Палыч соскочил со стула.

– Я побегу! – вскрикнул, схватив что попало и бросив потом это на пол.

– Куда же вы теперь?

– К себе, к себе, Ленок, как и вы. К грядущим монстрам!

– Да ладно, успокойтесь. Не все в людях такое, – спохватилась Ленок.

В дверях Нил обернулся и, блеснув малиново‑черным взглядом, строго сказал:

– Завтра к тебе Алла с Ксюшей придут делиться. Я еще с ними не говорил. Устал тут от вас. Ты им о том, что я тебе рассказал, – ни‑ни. Я сам им все подам, осторожно. Не пугай их.

– А Стася?! – выкрикнула Лена, когда Нил Палыч уже как‑то бодренько спускался с лестницы: лифтов он опасался.

– Стасик, что ж! Попался, как курица в супок. Хотел нырнуть как лучше, а получилось как всегда. Ну, он не виноват.

И Нил Палыч громко бормотнул на прощание:

– Ты, Лена, особенно не грусти! Не то еще будет!

Глава 6

Лена и не думала рассказывать кому‑либо о том, что в невидимый мир вошло что‑то грозное, во всяком случае иное.

«Хватит с нас этого мира, чтоб сойти с ума. Куда уж дальше, – подумала она. – И значит, все‑таки не в патологии или извращениях дело – это всего лишь деталь, мелкое следствие. Главное – в другом… Брр… Не хочу умирать».

Но с глазами мертвых было, пожалуй, еще сложнее. Ленуся сама видела необычайное. С некоторых пор все в покойниках стало меняться, даже их вид, если вглядеться, конечно. А Леночка вглядывалась.

Она не так давно прочла у одной исключительной по силе русской писательницы такую строчку: «Лицо мертвой стало до безумия спокойным».

«Как в точку смотрела. Поди, по моргам шлялась», – подумала Лена.

Именно это и поразило, когда она, еще до чтения книг проницательной писательницы, увидела лицо покойного адвоката.

Спокойствие в нем было именно безумным. «Такое спокойствие может быть только, когда тебя приговаривают к вечному отторжению и ты ничего уже сделать не можешь, – думала она. – А может, я вру, на самом деле это спокойствие безумия необъяснимо. Не сможет понять его и сам мертвец, пусть и в своем собственном сумасшествии».

Леночка тогда поежилась и даже вздрогнула. И на следующий день пошла проверять: так ли это у других покойников.

Долго проверяла – месяц, другой. По возможности, конечно, по собственной метафизической прыткости. А в этом ей было не отказать. Все искала и искала. И натыкалась на одно и то же: ледяное окоченение безумия, высшая отрешенность, ведущая в никуда.

«А как же связь с предками, – мелькнуло в ее уме, – что они теперь нам скажут?»

Стою как дурак на дороге,

Впервые страшусь умереть.

Умру – и забросят Боги

В его ледяную твердь, –

вспомнила она стихи знакомого поэта о камне. Ленуся была пронзительна на чтение мыслей мертвецов, не то что другие, и потому видела многое, включая взгляд закрытых глаз.

Но теперь от этих глаз шел бесконечный холод, исходящий из глубины отдаленного бытия.

Однако ей попадались – взгляд, взгляд вовнутрь у нее был! – и другие мертвые, совсем другие: иные были веселые, другие действительно небожители, просветленные, и даже совсем необычайные. Это облегчало душу.

«Не все потеряно, – истерически думала она, – не все».

Но прорыв этого безумного спокойствия все же совершился. И от этого скребло на душе. Вдобавок жалко было своих.

К тому же Лена чувствовала, что дело тут и не в них, а в чем‑то до боли серьезном, огромном, страшном, исподволь вошедшим в невидимый мир.