Сегодня на палубу подниматься я не рискнул, а курсировал по судну вместе с Мигелем. Он не стал мне рассказывать ничего о том, что произошло вчера, только иногда с удивлением смотрел на меня и водил по галеону, временами приводя на камбуз.

Так что, этот день пролетел быстро, и я провёл его внутри корабля, не выходя на палубу. Четвёртый день моего пребывания начался с осознания того, что корабль попал в шторм. Сильный ветер нагнал волну, отчего увеличилась качка. Моряки либо привыкают к морской болезни, либо успешно с ней борются, чего нельзя было сказать о женщинах, плывших на корабле. Все они вповалку лежали в своих каютах, пока шторм неумолимо трепал корабль, как тузик грелку.

Меня никто не трогал, но корабль был в опасности, и вместе с ним в опасности была и моя ж…, простите, моя судьба, и очень бы не хотелось пускать всё на самотёк. Несмотря на качку, я стал выбираться на верхнюю палубу.

Приподняв люк, ведущий на неё, я оказался во власти шторма. Быстро выбравшись из люка, я тут же был сбит с ног сильным толчком огромной волны и покатился по палубе. Уже с палубы я огляделся вокруг. Тяжело переваливаясь на волнах, галеон упрямо шёл вперёд. За двойным штурвалом стояли два матроса и с трудом поворачивали его, направляя корабль в нужную сторону.

Огромные волны обрушивались на корабль, молнии разрывали тёмное небо, на мгновение освещая бурную поверхность моря и сам корабль. Но я не боялся. С наслаждением подставляя лицо пресным каплям дождя, я упивался безумной стихией, не собираясь скрываться на нижней палубе.

Галеон шёл со свёрнутыми по — штормовому парусами. Его крепкий корпус трещал и скрипел, отчаянно жалуясь на волны и ветер. Неожиданно для себя, я стал понимать, о чём стонет и шепчет корабль. «Уберите с грот-мачты все паруса, они мне мешают, мешают» — слышалось мне. Я не сразу понял, что я услышал, скорее не поверил. Подняв взгляд на грот-мачту, я увидел, что её зарифленные паруса растрепались, и стали понемногу распрямляться.

Я бросился к тем, кто находился на палубе, и стал им объяснять, что надо полностью убрать паруса на грот-мачте. Но никто не собирался ничего делать, тем более, по совету неизвестного мальчишки. На счастье, на шкафуте оказался контрамаестре. Выслушав меня, он сказал.

— Ты, щенок, в такой шторм, может, сам полезешь?

— И полезу, да и вам деваться некуда.

— Что верно, то верно, — боцман уже и сам высмотрел, что я прав, хотя и сделал это с явной неохотой.

Свистнув марсовых, он отправил их рифить паруса. Вместе с ними полез и я. Взбираясь по вантам наверх, я испытывал ни с чем не сравнимое чувство страха и восторга. Мне нравилось это. Нравилось висеть между небом и землёй, когда тебя треплет изо всех сил ветер, грозя сорвать с мачты. А ты лезешь и лезешь вверх, цепляясь за леера, несмотря ни на что. А потом, цепляясь ногами за натянутые верёвки, заматываешь под реей парус, по указке более опытных марсовых.

Молния ударила совсем рядом, заложив мне уши громкими раскатами грома. У одного марсового от неожиданности соскользнула нога, и он завис над морем, держась одной рукой за верёвку. Не знаю, что на меня нашло, но я чувствовал каждую ниточку паруса и каждое волоконце пеньковых верёвок.

Зацепившись ногами за леер, я опрокинулся вниз головой и, достав правой рукой левую руку матроса, резко дёрнул его на себя. Не ожидавший от меня помощи, марсовый еле успел схватиться за мою руку. Затем он подтянулся и снова встал под реей, дрожа всем телом от пережитого страха. И, чтобы он опять не сорвался, дальше за него и за себя работал уже я. Быстро бегая туда-сюда вдоль реи, я сворачивал парус, натягивая шкоты и гитовы, закреплял его дополнительными верёвками и делал остальное, что говорил мне стоявший без дела марсовый матрос.