— Это отродье дьявола уже умерло в море, а мы видим перед собой его гнусную ипостась, — восклицал в ответ Жан, яростно размахивая клинком. — Но я прекращу наши мучения, и мы избавимся от этого гачупина, кем бы он ни был на самом деле! — и он особо удачно хлестнул своим тесаком, чуть не убив меня.

Свист рассекаемого клинком воздуха я услышал, лишь, в последний момент и увернулся от него, буквально в последнее мгновение. На память Жану остался очередной клок волос и кусочек скальпа с моей головы. Увидев сгрудившихся недалеко от меня кучку пиратов, я рванул в их сторону.

Я уже устал бегать от Жана. Он был сильнее и быстрее меня, за счёт своего возраста и сносного питания, я же ослаб от голода намного сильнее, чем он. Мои худые ноги, больше похожие на сухие палки, не позволяли мне долго бегать по вязкому песку. Лёгкие уже вовсю горели диким огнём, вызывая адскую боль в груди.

Нёбо саднило от кислородного ожога, а жаркое солнце сильно напекло голову без банданы, которая слетела с меня в процессе бегства. Добежав до пиратов, я надеялся, что они спасут меня от бешеного Жана, которого я сам разозлил. Но, кроме осторожных уговоров, которыми они увещевали своего товарища, они не предпринимали никаких действий, чтобы защитить меня.

Да им было глубоко наплевать на меня! Подумаешь, испанский юнец, который помог им добраться до острова. А был ли у него выбор? Их мнение было однозначно — не было у подростка никакого выбора. Так зачем же его защищать?

Разозлится Гасконец? Ну, разозлится и успокоится. Они сейчас не на корабле, и слово капитана несколько ослабло. Не зря же пиратские команды называют береговым братством. Брат должен выручать брата. А брат сейчас, оскорблённый в лучших чувствах, гоняется за гачупином. Ну и пусть гоняется, на это же весело смотреть и довольно смешно.

Хоть какое-то развлечение в их жизни. А зарубит? Так и польза братству, и расходов меньше. Зарубит подростка, а там и падре пойдёт навстречу к богу. А то уже надоели оба своим присутствием. Такие размышления отчётливо читались на их лицах.

И вне себя от отчаяния, я бросился в воду мелководной бухты, надеясь добраться вплавь до корабля и спастись там. А не доберусь, лучше уж достаться рыбам, чем этим людям на растерзание.

Морская, тёплая, как молоко, вода нежно приняла меня в свои объятия и я, почувствовав глубину, как рыба стал работать всем телом, стремясь быстрее отплыть от берега. Жан бросился за мной, но зайдя по пояс в воду, оставил это занятие. Громко матерясь по-французски и грозя мне с берега кулаком, он пошёл разбираться с падре.

Когда я выплыл на берег обратно, то получил от Жана лишь один удар кулаком в лицо, которым он разбил мне нос. Кровь из него хлынула ярко-красными каплями, но быстро остановилась. То, что я увидел потом, надолго, если не навсегда, заставило меня думать и подбирать свои слова к месту и времени, не говоря попусту. Ибо от этого, зачастую, зависела жизнь других людей.

Отец Антоний лежал на берегу без сознания, весь в крови. Жан, оторвавшись на старике, сломал ему все рёбра и нос, и всё это было из-за меня. Из-за моих слов. Я-то смог убежать, а падре был слишком стар для этого. Я не подумал о нём. Думал только о себе. А старик остался, один на один, с жестоким в своей ярости пиратом. Всё это я осознал только сейчас. Чувство глубокого раскаяния и невозможности изменить ситуацию волной захлестнуло меня.

Зачем бить старика, ну зачем? Взяв голову потерявшего сознание падре в свои руки, я зарыдал. Я урод, гад, скотина, как я мог забыть о старике?! Ведь он все, что мог сделать, сделал для меня. А я, я, как последняя сволочь, бросил его, спасаясь сам. Всё равно мне не жить с пиратами, я ненавижу их. Ненавижу их скотство, ненавижу их береговое братство, братство, основанное на жестокости, обмане и грабеже. И мне плевать, какими причинами оно было вызвано. Плевать!

Слёзы непрерывно стекали по моему лицу, и откуда только бралась на них вода.