– Да? В самом деле?

– Я городской живодер,– спокойно сказал Кассик.– Никто не любит живодеров. Дети молятся Богу, чтобы гром разразил живодера. А еще я похож на дантиста. Или сборщика налогов. Я один из тех, кто с неумолимым видом держит в руках листы, на которых написан приговор, и призывает людей к суду. Семь месяцев назад я еще об этом не догадывался. Теперь я это знаю.

– И все еще служишь в тайной полиции.

– Да,– сказал Кассик,– все еще. И скорей всего, прослужу всю оставшуюся жизнь.

Нина слегка запнулась:

– Но почему?

– Потому что Служба безопасности – меньшее из двух зол. Я повторяю, зол. Мы с тобой, уж конечно, знаем, что зла не существует. Кружка пива в шесть утра – это зло. Тарелка каши в восемь вечера – страшная вещь. Все эти демагоги, посылающие на смерть миллионы людей, разрушающие мир святыми войнами, заливающие его потоками крови, терзающие целые народы во имя очередной религиозной или политической «истины», все они для меня...– он пожал плечами,– подонки. Мерзавцы. Коммунизм, фашизм, сионизм – это всего лишь мнения и желания рвущихся к власти людей, навязанные целым континентам. И они не имеют никакого отношения к искренности лидера или его последователей. И от того, что во все эти «истины» кто-то верит, они становятся еще отвратительней. Люди убивают друг друга, сами идут на добровольную смерть, и из-за чего – пустых слов!..– Он замолчал.– Ты же видишь, как идет реконструкция. И ты знаешь, что мы будем счастливы, если у нас все получится.

– Но тайная полиция... Она кажется такой ужасной, жестокой... и... циничной, что ли...

Он кивнул:

– Да, я думаю, релятивизм циничен. Да, в нем нет ни капли идеализма. Он порожден тем, что людей всегда убивали, заставляли их проливать кровь и работать с утра до вечера из-за пустых слов, причем они всегда оставались нищими. А почему? А все потому, что из поколения в поколение люди только и делали, что выкрикивали лозунги, маршировали с ружьями и саблями, пели патриотические гимны, воспевали флаги и отдавали им честь.

– Но ты сажаешь их в тюрьмы. Ты же не позволяешь людям, которые с тобой не согласны, не соглашаться с тобой... хотя бы этому преподобному Джонсу.

– Джонс может с нами не соглашаться. Джонс может верить как угодно и во что угодно. Пускай верит, что Земля плоская, что Бог – это луковица, что дети рождаются в целлофановых мешках. Пусть высказывает любые мнения и по любому поводу. Но как только он станет убеждать всех, что это Абсолютная Истина...

– ...вы сажаете его в тюрьму,– закончила Нина с непроницаемым видом.

– Нет,– поправил Кассик.– Мы протягиваем руку и просто говорим: «Замолчи» или даже «Заткнись». Докажи, что ты прав. Если тебе хочется утверждать, что все зло от евреев,– докажи это. Говори, пожалуйста, но ты должен чем-то подкрепить свои слова. Иначе – поработай в лагере.

– Это,– она слегка улыбнулась,– это дело непростое.

– Это точно.

– Если ты увидишь, как я сосу через соломинку цианистый калий, ты не можешь меня заставить не делать этого. Никто не имеет права запретить мне отравиться.

– Я могу сказать тебе, что в бутылке цианистый калий, а не апельсиновый сок.

– А если я и так знаю?

– Боже мой,– сказал Кассик,– тогда это твое личное дело. Можешь налить его в ванну и купаться, можешь заморозить и носить на шее. Ты взрослый человек.

– И тебе...– губы ее задрожали,– тебе все равно, что со мной случится? Тебе все равно, что я пью, яд или апельсиновый сок?

Кассик посмотрел на часы. Самолет уже летел над Америкой. Полет подходил к концу.

– Мне не все равно.